Осталась лишь мелочь, которая, когда Саша ссыпал ее в карман пиджака, провалилась в прорванную ключом от гаража (этакий штырь с насечками) дырку. Александр, чертыхаясь, достал оттуда «медяки» и переложил их в другой карман.

Принеся домой свою добычу и обнаружив, что Ушаков продолжает дрыхнуть, Саша засунул «коньяк» в холодильник и отправился на кухню готовить яичницу с салями, что при полном отсутствии каких-либо жиров было не так уж просто сделать. Заваренный еще для Стародумцева чай выглядел вполне сносно и довольно приятно пах, так что с заваркой можно было не возиться. Посчитав на этом приготовление завтрака завершенным, Климов с чувством глубокого и полного удовлетворения, столь свойственного советским людям, к числу которых они с Ушаковым, как и все прочие граждане, честно принадлежали большую и лучшую часть жизни, отправился в комнату будить засоню, решив задать ему вопрос, мол, не подать ли завтрак в постель.

Александр решительно распахнул дверь в комнату и, шагнув к кровати, остановился, чуть было не лишившись чувств от неожиданности. Он с трудом сдержал подкатившую к горлу тошноту и не в силах выдержать вида направленных в потолок остекленевших глаз друга отвернулся. Схватившись за стену, Климов сделал носом глубокий вдох, с трудом удерживаясь на ватных ногах. Немного придя в чувства, Саша заставил себя вновь посмотреть на распростертого на кровати Лешку, горло которого представляло собой сплошное кровавое месиво.

Отдышавшись после очередного спазма, Александр, стараясь не смотреть на кровать, где лежал мертвец, бегло окинул взглядом комнату. Вся мебель и предметы, стоявшие на ней, находились на своих местах, но в расположении их чувствовалась какая-то странная, уловимая только внимательным хозяйским взглядом неправильность.

Присмотревшись к журнальному столику, Саша понял, что с того кто-то зачем-то смахнул часть толстого слоя пыли. В дневном свете контраст между запыленной и чистой частями поверхности был очень заметен. Подсвечник и некоторые другие предметы тоже, совершенно очевидно, кто-то трогал. Климов распахнул шкаф, в котором всегда творился такой жуткий беспорядок, что, порывшись в вещах, — невозможно было воссоздать его снова. Так и есть. Все вроде бы лежало так, да не так.

«Кто-то похозяйничал тут, и надо думать, что не вор», — решил про себя Климов, набирая «02».

Допрос продолжался, наверное, уже часа полтора, а может быть, и больше, и шел, точно набирающий высоту самолет, — по спирали. Оперативник, на сей раз из родимого Центрального «околотка», где Климов, к своему удивлению, попал в главные подозреваемые по делу об убийстве Ушакова, оказался ну прямо-таки братом-близнецом своего коллеги — капитана Нестерова.

Речь тут, правда, шла, не о внешнем сходстве: если Нестеров был мужчиной крупным, то Опокин, который теперь допрашивал Климова, наоборот, — невысоким худым и щупловатым. Помятый пиджак висел на нем, как на вешалке. Маленькие черненькие глазки сверлили Климова, будто их обладатель непременно хотел пробуравить Сашин череп и ввинтиться в глубины мозга, где, как оперативник, очевидно, был уверен, скрывалась правда, которую задержанный не желал открывать правосудию, надеясь тем самым его карающей руки избежать. Остренький, похожий на птичий клювик нос только усиливал это впечатление.

В остальном все совпадало. Опокин чередовал вежливость с грубостью, предложения «подумать» с наскоками и требованиями «понапрасну не раздумывать», а выкладывать всю правду-матку в глаза. Опокин был, само собой разумеется, капитаном. Ну и нет никакой необходимости говорить, что в лексиконе его присутствовало ключевое для всех работников милиции выражение «возбужено уголовное дело».

Такая ситуация стала для Климова за последнее время просто привычной, с той только разницей, что раньше Саше не приходилось обнаруживать у себя на кровати труп своего лучшего друга. И для Климова это отличие было существенным. Он не мог бы сказать, что смерть отчима и его любовницы, не вызывала в нем желания узнать имя убийцы, но в данном случае Саше хотелось не только знать, кто оборвал Лешкину жизнь, но и, если представится такая возможность, самому своей рукой покарать злодея. А что получалось? Получалось, что его же и обвиняли в убийстве друга.

Он не валял дурака, как во время второй своей принудительной встречи с Нестеровым. Саша искренне желал помочь следственным органам поймать настоящего убийцу, но сталкивался с тем, что рвение его воспринималось как желание отвести подозрения от собственной персоны, сбить с толку следствие и замести следы.

— Понимаешь, Климов, — оперативник понизил голос, облокотился о стол и, придвинувшись поближе к допрашиваемому, произнес, переходя на доверительно-задушевный тон: — Все сходится. Вы с Ушаковым встретились, поговорили, выпили, чего-то там не поделили. Ну и… подрались, конечно, с кем не бывает… а ты нечаянно ему горло — чик. — Капитан выразительно провел рукой по своей цыплячьей шее. — Потом ты испугался, ну и решил сделать вид, что пока ты уезжал куда-то там, якобы уезжал, его убили. Кто, Климов? Кто? Сам, брат, видишь — чушь получается. Рассказывай, как было дело, непреднамеренное убийство, срок, конечно… Про алиби твое слышал, хорошо, вызовут твою подругу, если найдут. Ты ведь и сам адреса толком не помнишь, так?.. Вот то-то и оно.

— Послушай, капитан, — изо всех сил стараясь сдерживаться, чтобы не сорваться на грубость, начал Климов. — Настоящего убийцу ловить надо. Клянусь тебе, кто-то чужой побывал у меня в доме. На это многое указывает!.. — Тут Саше пришла в голову новая мысль. — Ты ведь сам говорил, что Лешку, то есть Ушакова, убили не на кровати. Очевидно, он сопротивлялся? Соседи должны были слышать шум… — Александр остановился, заметив, что оперативник смотрит на него с каким-то деланным сочувствием. Мол, виляй, виляй, все равно расколешься. — Соседей опросили?

— Ну конечно же, опросили, — закивал головой капитан и, злорадно ухмыльнувшись, прибавил: — Несомненно. Соседи вообще очень плохо о вас отзываются. — Капитан вновь перешел с Климовым на «вы». — Есть сигналы, что вы пьянствуете, дебоширите, распускаете руки, не говоря уж о том, что у вас собираются подозрительные личности, магнитофон ночи напролет орет. Мешает отдыху окружающих…

Слово «отдых» почему-то особенно сильно разозлило Климова; его всегда бесило, с каким благоговением произносится это слово теми или в отношении тех, кто отдыхает восемь часов на непыльной работенке. Однако Саша сдерживался в надежде, что появится Богданов и вытащит его отсюда. Все-таки Валентин знал Лешку, пусть, не очень хорошо, но…

— Послушайте, капитан, — попросил Саша. — Может, отбросим это дерьмо, а? Вы же неглупый человек, — соврал Климов. Опокин инстинктивно кивнул, а Саша, не дав собеседнику всерьез задуматься над этим вопросом, продолжал: — А раз так, то понимаете, что ваша версия не дотянет даже до суда. За несколько дней совершен целый ряд подобных убийств. Группа ли преступников действовала, или же взбесившийся маньяк-одиночка, выяснять не мне, но очевидно, что тот, кто убил Лешку, — на свободе, и, пока вы тут меня допрашиваете, он, возможно, примеривается к горлу очередной жертвы…

— А вот теперь послушай-ка ты меня, Климов, — попросил оперативник утомленно. — На тебе уже столько висит, что не отвертишься. Думаешь, комитетчик твой всегда выручать тебя станет? На старую дружбу надеешься? Нет! И до суда наша версия дойдет, и суд переживет, и тебя, родимый, с ее помощью в зону определят. Вот так-то. А то, что по городу ползет слух о маньяке, ты верно заметил. Надеясь под шумок проскочить, уже многие умники счеты сводить начинают. Журналисты все, писаки проклятые! Растрезвонили, раструбили. А многие и смекнули, раскурочим, мол, своим соседям горлышки, менты с дуру-то и решат, мол, маньяк орудует. Только вот беда, все вроде сходится, да никто чудища того, что бумагомаракам мерещится, не видел. А вот конкретные убийцы думают в стороне остаться…