Основная задача чекистов: «перевод неофициально возникающих группирований на официальную основу, направления негативного процесса в политически выгодное русло… На основные позиции в руководстве клубами продвинуты агенты, пользующиеся авторитетом в так называемой полутворческой среде». Так возникают в 1981–1982 годах Товарищество экспериментального изобразительного искусства (ТЭИИ), Ленинградский рок-клуб и «Клуб-81» для литераторов.
Собрание Товарищества экспериментального изобразительного искусства в «Клубе-81». Фотография из фонда «FSO 01-0143 Voznesenskaja»
Неожиданным образом операция КГБ провалилась. В начале 1980-х власть потеряла всякое обаяние, напротив, принадлежность ко «второй культуре» – прежде всего музыкальной – была в моде. В результате те, кто должен был цензуровать и доносить, добровольно переходили на сторону тех, кого они должны были пасти. В рок-клубе появляются новые группы, среди которых «ДАТ», «Алиса», «Зоопарк», «Кино» «Странные игры», «Телевизор». Они соби-рают толпы. Фестивали Рок-клуба – всегда события, зрители, что называется, «висят на люстрах».
ТЭИИ, наряду с ветеранами выставок в ДК Газа и «Невский», включает «Митьков» и «Новых художников». «Митьки» благодаря одноименному тексту Владимира Шинкарева и его же «Максиму и Федору» становятся модным брендом, племенем со своим языком и манерой поведения. Да и поклонники Тимура Новикова и «Новых художников», включающие рок-музыкантов, кинорежиссеров-некрореалистов, организаторов рейвов, захватчиков сквотов, – шире, чем просто художники, скорее радикальное молодежное движение. Выставки в ДК Кирова и Дворце молодежи ломились от зрителей.
«Клуб-81» становится важнейшей площадкой для общения ленинградских неофициальных литераторов с их коллегами из Москвы, семинаров, конференций, поэтических вечеров. Как сказал Андрей Битов о планах КГБ в отношении «Клуба-81»: «Они хотели подстричь газон, а получили рассадник».
В начале 1980-х советская власть кажется сильной, жесткой, не способной ни к каким существенным изменениям. Наши союзники – пол земного шара: от Кубы и Никарагуа до Вьетнама и Эфиопии. Брежнева сменяет Андропов, Андропова – Черненко, но, как кажется, ни в идеологической атмосфере, ни в повседневной жизни ничего не меняется.
И в Ленинграде, откуда в 1983 году на повышение в Москву уехал правивший городом тринадцать лет Григорий Романов, тоже все стабильно. Разве что в 1984-м «Зенит» впервые становится чемпионом СССР по футболу. А так никаких новшеств от нового первого секретаря обкома Льва Зайкова никто не ждет.
С каждым годом жизнь чуть мрачнее. Больше очередей за дефицитом, беднеет ассортимент товаров, гомерическое пьянство, город становится грязнее, хуже
Автор этих строк стоял в очереди за водкой в день смерти Брежнева. Событие не обсуждали – мало ли кто услышит, но когда встречались глазами – улыбались, как быподмигивали друг другу. Никакой скорби. А через два года – опять очередь за водкой в том же магазине, смерть Андропова. Никаких улыбок, полная тишина. И только какой-то пьяный внезапно выкрикнул: «Папа умер!» Безнадега, дурная петля времени.
Никаких особых надежд на перемены не вызвала и смерть совершенно уже бесцветного генсека Константина Черненко. Михаил Горбачев, похожий на Павла Ивановича Чичикова, ничем не отличался от среднего номенклатурного работника. На то, что все же что-то меняется, намекнул приезд Горбачева в Ленинград 15 мая 1985 года. Его «членовоз» с охраной и свитой из «Пулково» отправился на площадь Восстания, где к 40-летию Победы только что поставили известную «стамеску». И тут неожиданно кортеж остановился на углу Невского и Литовского, и генсек вышел прямо в толпу. Такого ленинградцы не видали со времен Сергея Мироновича Кирова. Михаил Сергеевич закричал: «Больше социализма, товарищи!» Обалдевшая толпа откликнулась: «Больше, Михаил Сергеевич!» А одна женщина: «Держитесь ближе к народу, мы никогда вас не подведем». Горбачев, разводя руками, ответил: «Да куда уж ближе». Что-то начало меняться.
В Ленинграде, как выяснилось, самым острым общественным вопросом стала охрана исторического центра. Я подробно пишу об этом в своей книге «Без Москвы», коротко же суть сводится к следующему. Провинциализация Ленинграда сделала особенно важной для горожан тему регионального патриотизма. Свидетельства времен, когда «На земле была одна столица, / Всё другое – просто города» – разнообразная, отсылающая к невиданной Европе архитектура старого города. Контраст не то что Дворцовой площади, а какой-нибудь улицы Подрезова, 12-й линии или Малой Подьяческой с хрущобами, домами-кораблями или 137-й серией Юго-Запада, Веселого поселка и Купчино был разителен. Старая архитектура намекала на возможность несравненно более богатой, открытой, свободной жизни, чем та, какой жили ленинградцы.
Бухарестская улица, Ленинград
В 1920-е возник ленинградский регионализм, имевший в своем основании пассеистский миф. Ленинградский регионализм зародился из тоски по старому миропорядку и утраченному столичному статусу, когда от старого Петербурга остались только архитектурные ансамбли, Кировский балет, Эрмитаж, пирожные «Норда» и Анна Ахматова. Важность, ирония и этикет обороняли от новой реальности и помогали «держать тон».
Региональная идея – своеобразный смягченный вариант идеи национальной. На место борьбы с иноземным захватчиком-угнетателем выдвигается противопоставление региональных интересов государственным, воплощенным в столице.
Пик интереса к краеведению, архитектуре модерна, акмеистам и мирискуссникам был в Ленинграде 1970–1980-х годов, конечно, не случаен, как и культ Шевченко на Украине или национальной певческой традиции в Эстонии в то же время.
Одним из главных раздражителей для складывавшегося градозащитного движения стала программа «комплексногокапитального ремонта», когда старые жилые кварталы полностью расселялись, окружались забором, туда вводилась строительная техника. Часть дворовых флигелей сносилась, в остальных домах уничтожалось всё, кроме наружных стен, – межэтажные перекрытия, камины, лестницы, лепнина, витражи, металлическая арматура, паркет. В результате большие коммунальные квартиры превращались в несколько (чаще всего две) маленьких. Дом становился кадавром, декорацией. Но зато жильцы (а в Ленинграде треть горожан обитала в коммуналках) получали отдельные квартиры.
Ползучее разрушение великого города и безобразная архитектура окраин привели к взлету интереса к рядовой дореволюционной архитектуре. Образовалось мощное второкультурное движение, до поры до времени находившееся в полуподполье.
Как вспоминал позже один из лидеров градозащитников Сергей Васильев: «Мы представляли нашу жизнь только во взаимосвязи с Петербургом, главной сакральной составляющей которого для нас был его исторический код, неповторимый образ, воплощенный не столько в парадных фасадах, сколько во дворах, руинах, крышах, силуэтах – заброшенные лестницы, пыльные витражи, – магия полуразрушенного, неведомого, загадочного, фантомного города, само имя которого было тогда скрытым».
Первой с 1918 года неофициальной протестной акцией в Ленинграде становится хеппенинг у дома Дельвига на Владимирской площади. Трехэтажный доходный дом начала XIX века, где несколько лет жил Антон Дельвиг, должен был быть разрушен для строительства станции метро «Достоевская». Несколько молодых людей – историки Алексей Ковалев и Сергей Васильев, журналист Татьяна Лиханова, архитектор Павел Никонов и сорокалетний режиссер любительской студии Николай Беляк – решили всеми силами противодействовать сносу. Идея публичного действа, приуроченного ко Дню Лицея, принадлежала Беляку.
Развесили листовки, приглашавшие утром 19 октября 1986 года выйти на Владимирскую площадь. И действо на-чалось – затрубили трубачи с колокольни недействующей тогда церкви Владимирской Божьей Матери и крыш соседних домов. В окнах расселенного дома Дельвига зажглись свечи. С факелом в руках на балкон дома вышел академик Александр Панченко, знаменитый филолог, и призвал сохранить здание. Горожане поднимались на кузов грузовика и говорили об уничтожаемом городе. Акция не закончилась арестами, как предполагали многие ее участники. В стране действительно что-то менялось. Через три дня городские власти объявили, что дом Дельвига будет сохранен.
