© Подгорков С., фото на обложке, 2022

© Оформление. ООО ”БХВ-Петербург”, ООО ”БХВ”, 2022

Эта книга продолжает вышедшую в издательстве «БХВ» мою предыдущую работу «Над вольной Невой. От блокады до „оттепели”». Теперь – от «застоя до перестройки». Обе книги посвящены неформатному, не вполне подчиненному Смольному мегаполису. Горожанам, подготовившим превращение Ленинграда в Петербург.

В СССР, последовательно руководимом в те годы Леонидом Брежневым, Юрием Андроповым, Константином Черненко и Михаилом Горбачевым, существовал негласный общественный договор между коммунистическим государством и обществом.

Власти сквозь пальцы глядели на частную жизнь советского человека: в отличие от сталинского и даже хрущевского времени, люди были более-менее вольны в возможностях приработка на стороне, покупки вещей «с рук», круге чтения, тематике приятельских разговоров, эстетических предпочтениях, религиозных верованиях.

Степень отклонения от партийной нормы сказывалась на карьерных возможностях, но, во-первых, даже у самых упорных и послушных в 1970-е – начале 1980-х карьера двигалась ни шатко ни валко, а во-вторых, связи и взятки начинали в карьерном росте играть все большую роль, превосходя высокую производительность труда, «чистую» ан-кету, чистоту «морального облика» и активность в «общественной жизни».

Если человек не совершал чего-либо сверхъестественного – не готовился к свержению общественного строя, не скупал валюту, не размножал «Архипелаг ГУЛАГ», не проповедовал открыто христианство, иудаизм или ислам, а жил по принципу «скрывайся и таи и чувства и мечты свои», то оставался лояльным советским гражданином и не подвергался преследованиям.

Существовали, однако, и «красные линии» – то, что вполне можно было делать частным образом – костерить советскую власть, рассказывать за кухонным столом анекдоты о Ленине или Брежневе, читать Солженицына, поклоняться Сахарову. Невозможно было публично костерить советскую власть, публиковать не прошедшие советскую цензуру опусы за границей, давать интервью западным средствам массовой информации. За это могли посадить по одной из статей УК (прежде всего 70-й и 190-й), придумать уголовное дело или даже заточить в психиатрическую клинику.

Между полной лояльностью и вызывающим нонконформизмом располагалась все увеличивающаяся «серая зона», где говорили одно, делали другое, и частный интерес все больше преобладал над государственным.

Шел процесс феодализации – менеджмент постепенно фактически приватизировал государственную собственность. Это касалось, прежде всего, предприятий торговли, обслуживания и общепита, где распределяли «дефицит» и лился ежедневный поток наличных денег.

Но и бюджетные организации, не дававшие дохода, получали некоторую автономию: директор престижной школы мог взять или не взять ребенка «с улицы». От него зависели результаты итоговых экзаменов. Важным преимуществом на рынке взаимных услуг пользовались и главные врачи, и полковые командиры, и ректоры вузов, и директора театров. Конечно, бармен или мясник могли дать им фору, но все же и они нуждались в услугах этих влиятельных людей.

Ленинградские НИИ, КБ, вузы, учреждения, подведомственные Управлению культуры или гороно, резко различались степенью контроля сотрудников, идеологической атмосферой. Престижными считались места, где можно было действительно заниматься чем-то осмысленным, а не просиживать восемь часов, писать месячные, квартальные и годовые отчеты и еженедельно с коллегами перебирать гнилые овощи на овощебазах. Где было много интересных командировок, легко отпускали сотрудников в библиотеки или архивы, не мучили установочными лекциями партийных пропагандистов. Где начальство было относительно просвещенным, не лезло в личную жизнь и могло, в случае чего, прикрыть от неприятностей на идеологической или бытовой почве. Такими оазисами считались Ленфильм, некоторые академические институты (прежде всего Физтех имени А. Иоффе), Эрмитаж, научные отделы Всесоюзного музея Пушкина, Музея истории города, Большой драматический театр.

Но с конца 1960-х и до середины 1980-х число учреждений, где советская власть позволяла самовыражаться, заниматься своим делом честно, неуклонно сокращалось.

Застою предшествовала вторая «оттепель». В 1965 году из ссылки раньше назначенного срока возвращается Иосиф Бродский. В ленинградском отделении Союза писателей избирают новое правление: вместо сермяжного старого чекиста Александра Прокофьева в 1965 году отделение возглавляют относительно либеральные Даниил Гранин и Михаил Дудин. Но после доноса на вечер молодых литераторов в Доме писателей 30 января 1968 года («ползучая контрреволюция», «сионистская провокация») ситуация зигзагообразно, но неуклонно ухудшается.

Сергея Довлатова, Иосифа Бродского, выступавших на роковом вечере, не будут печатать и принимать в Союз. Вне Союза останутся «ахматовсие сироты» Евгений Рейн, Анатолий Найман, Дмитрий Бобышев. Профессиональное писательство будет закрыто для самых талантливых людей следующего поколения – Леонида Аронзона, Виктора Кри-вулина, Елены Шварц, Сергея Стратановского. Их первые сборники появятся, когда им минет сорок.

Для нового ленинградского руководства во главе с Григорием Романовым и осторожный Гранин слишком самостоятелен. В 1971-м на посту главы ленинградских писателей его смещает абсолютно послушный, ничем творчески не примечательный поэт Олег Шестинский. «Блокадную книгу» не напечатают в Ленинграде. Она, обкорнанная цензурой, выйдет в Москве.

Ленинградские литературно-художественные журналы «Нева» и «Звезда» печатают бесконечные романы и повести из жизни рабочего класса и выглядят бесконечно скучными даже на фоне сильно цензурируемых московских «Нового мира», «Нашего современника», «Звезды» и «Дружбы народов». Чуть поживее «Аврора», поэтому ее редакцию дважды «чистят». В 1977 году снят и вскоре умер главный редактор Владимир Торопыгин. Предлог – стихи Нины Королёвой с намеком на страшную участь царской семьи в Екатеринбурге: «И в год, когда пламя металось на знамени тонком, в том городе не улыбалась царица с ребенком…» В 1982 году потерял свою должность главный редактор Глеб Горышин из-за того, что в журнале на 75-й странице был напечатан рассказ Виктора Голявкина «Юбилейная речь», в которой заподозрили пародию на 75-летие Брежнева.

К середине 1970-х многочисленным молодым литераторам Ленинграда становится понятно: на их пути стена, установленная властью. Попытки профессионализации каждого из начинающих, вне зависимости от таланта и политических воззрений, раз за разом заканчиваются крахом. В 1975-м поколенческая группа объединяется, создается огромный коллективный стихотворный сборник «Лепта». Рукопись подана в ленинградское отделение Союза писателей и отвергнута после разгромной, оскорбительной рецензии известного в городе мракобеса профессора Петра Выходцева.

Надежд на работу в официальной литературе не остается. Появляются другие формы реализации – самиздатныемашинописные журналы «Тридцать семь», «Часы», «Обводный канал», квартирные чтения – то, что неформальный лидер поэтов-семидесятников Виктор Кривулин назвал «второй литературной действительностью». Это действительность, но не только вторая, а во многом второстепенная.

«„Эрика” берет четыре копии. Вот и всё! А этого достаточно!» – пел Александр Галич. Не всегда достаточно, чаще нет. Те, кто рискуют перепечатывать, распространять, тайком читать, склонны доверять проверенным знаменитостям, сбывшимся гениям. В самиздате и тамиздате конкуренция с середины 1970-х бешеная. Кривулин, Шварц, Стратановский соревнуются за внимание читателя не столько друг с другом, сколько с Солженицыным, Набоковым, Войновичем, Довлатовым, Бродским, Ходасевичем, Гумилевым, Бердяевым, а «Часы» и «Обводный канал» – с «Континентом», «Временем и мы», «Вестником РСХД». У ленинградского литературного подполья узкая аудитория, рассчитывать на сколько-нибудь заметный писательский успех не приходится.