Однажды ушел он и средину рощи близ большой дороги. Сидя у тени древа, потупя к земле голову, обремененный печалию и самою смертию, возопил он:

— Сидней! уже я с тобою не увижусь! уже не могу иметь тебя в моих объятиях, я, которого сердце пронзенно твоими благодеяниями! Ты слез моих не видишь! Ты слов моих, ты стенанию всей моей семьи не внемлешь! Где ты, дражайший Сидней?

— В объятиях твоих, — ответствовал некто, бросаясь к Силлию; и сей-то был сам Сидней.

— Сидней!.. — Более сего Силлий вымолвить не мог: он лишился памяти; а тот, проливая источники слез, говорил ему так:

— Любезный Силлий! ты видишь своего друга, пришедшего от конца земли наслаждаться зрелищем дружества, обнять тебя и делать тебе новые услуги. Я весь мой обоз послал к тебе; а мне сказал теперь крестьянин, что ты пошел в сей лес, и я хотел иметь удовольствие привести тебя нечаянным моим прибытием в восхищение...

Силлий опомнился...

— Дражайший Сидней! тебя ль я обнимаю?.. Поди, смотри на то, чему ты стал причиною... Дети мои суть твои дети... — Он кликнул одного из слуг своих, находившегося на большой дороге. — Беги скорей ко мне... Мой благодетель... Пусть отец мой, жена, дети кинутся к ногам его... Мой друг! какая радость! Я тебя обнимаю!.. Но почто поразили меня сею ужасною вестию?

— Я скажу тебе причину, — ответствовал Сидней,— поспешим видеть твою семью.

Они пришли туда почти в одно время с крестьянином. Вошли в покои к старику; он мог только протянуть руки свои к Сиднею.

— О дражайший сын! Мой достойный друг!

Прекрасная Силлиева жена, которой не было еще двадцати пяти лет, трое детей, из коих старший был шести, сам Силлий упали к Сиднеевым ногам, обнимали колена его со слезами, и, рыдая, не могли они промолвить, кроме сего единого слова: «Дражайший наш благодетель!» Сидней, подняв их, обнимая и плача, говорил:

— Вот зрелище, коим добродетель наслаждается! Вот ее награда!

— Любезная Юлия! любезные дети! — вскричал Силлий. — Вы зрите перед собою отца своего. Он творец вашея жизни, нашего счастия, коим вы наслаждаетесь, — почитайте его: сим самым почтете вы бога в его подобии... О дражайший Сидней! вкушаешь ли ты радость благотворения? питаешься ли ты ее приятностьми?

Сидней хвалил красоту и прелести Юлиины. Она была добродетель под образом любви. Он брал сих младенцев, сих невинных тварей к себе на руки: они улыбались с тою приятностию, которая принадлежит только к первым прекрасным дням природы. Старший, ласкаясь к нему с милым и приманчивым видом, говорил ему:

— Нам велел батюшка всякий день за вас молиться богу; и мы, отдав ему наше сердце, просим у него тебе долголетней жизни... ты также наш отец... — Какое приношение, какое удовольствие для геройския души нашего любезного британца! Легко видеть можно, что вся Силлиева семья важнейшее свое упражнение полагала в приношении Сиднею своея благодарности.

Несколько недель остался он с своими друзьями; старик выздоровел и пришел несколько в бодрость своих прежних лет. Они рассказали друг другу взаимно дела свои. Сидней сказывал, что он жестоко был болен и что считали его уже мертвым, а сие и было причиною ложному о смерти его слуху. Силлий вошел в дела с своим благодетелем: по нашему примеру взялся он за коммерцию для приобретения себе приличного состояния. Он был француз и дворянин, однако не постыдился предпочесть сие состояние тому, которое избрали подчиненные твари, изверги передних комнат знатных бояр и любимцев фортуны. Ежедневно Сидней вкушал новые удовольствия. Силлий открыл ему свою душу, показал ему спокойство и тишину, коими она наслаждалась. Уже не был он тот свирепый нелюдим, враг человеческого рода; уже был он философ просвещенный, благодарящий непрестанно в сердце своем бога и Сиднея. Он был столь благополучен, что и сестра его имела наконец нужду в его щедрости, и он вкусил наиприятнейшее отмщение: он сделал ей одолжение. Дом его имел благородную простоту души его. Время свое разделял он между должностию и утехами своими, из коих приятнейшие состояли в том, чтоб любить жену свою, воспитывать детей своих, вкоренять в них все свои и супруги своей добродетели и единодушную любовь к добродетельному Сиднею. Накануне его отъезда сделали они для него обед с большим приготовлением. По окончании стола принесли большое блюдо. Силлий просил Сиднея открыть его; он его открыл и увидел великое число луидоров: удивление его было несказанно. Силлий кинулся к нему на шею.

— Дражайший Сидней, — говорил ему, — вот те пять тысяч фунтов стерлингов, которые дал ты мне в, заем толь великодушно; они столь мне полезны были, что я ими нажил состояние, в котором желания мои исполняются. Сия малая деревня принадлежит мне, и я имею чем воспитать любезных мне детей, которые любить тебя будут до последнего издыхания.

— О превосходные создания! — вскричал Сидней. — Колико достойны вы счастия вашего, и столь ли я благополучен, чтоб мог к оному вам подать способы!.. Ах, друзья мои, я сам получил воздаяние! Сии пять тысяч фунтов стерлингов столько мне принесли, что прибыток с них я сам заплатить вам должен. — Он не успел еще окончить сих слов, как всю сумму разделил на три части, и каждую отдал он трем младенцам, говоря им: — Друзья мои, возьмите ваше собственное; в сей только раз будьте вы отцу своему преслушными; не откажите мне в том, не рассердите меня тем и обоймите меня... — Силлий, отец его, жена, чувствуя в сердцах своих истинную к нему благодарность, хотели принудить Сиднея к принятию сей суммы, но он, отрекшись от того, снял еще с руки своей перстень и надел Юлии на руку. — Мой друг, — говорил он ей, — позволит вам носить сей малый знак моего дружества. — Перстень сей стоил двух тысяч гиней.

Он несколько уже раз переходил Силлиевы покои; вдруг отворил он дверь по одну сторону его спальни. Сидней увидел там свой портрет, увенчанный цветами с сею надписью: Благодетель наш. Он кинулся в объятия Силлия.

— Что я видел!

— Ты видел, — ответствовал тот, - ты видел предмет искреннейшего моего по боге обожания. Каждый день отец мой и вся моя семья приходят сюда воздавать тебе свое истинное почитание и произносить сердечным гласом: «Се творец истинного существа нашего и счастия, коим мы наслаждаемся». Любезный Сидней! сей есть храм благодарности, и дети мои каждое утро цветами оный украшают. Китайцы почитают память Конфуция; для чего же нам не почитать образ добродетельнейшего из смертных? В первое путешествие твое во Францию старался я удержать у себя малый твой портрет, который я нашел между бумагами, а с него и сей большой уже сделан. Всеминутно воспоминает он мне моего друга, почтенного Сиднея...

— Так, — говорил отец и жена его, вошедши к ним в ту минуту, — сей есть предмет богослужения дружеству, а ты божество наше...

Сидней их обнимает, проливает слезы, слезы истинной и небесной радости.

— Ах! — вскричал он. — Вы ангелы земные! Сколь много душа ваша моей превыше! Вы еще и меня чувствительнее! Не разлучимся более, друзья мои! У меня нет ни жены, ни детей, будьте вы семья моя, дети мои, дети сердца моего. Я съезжу только в Индию и возвращусь в объятия наши.

Сидней сдержал свое слово. Он приехал к ним жить в их прекрасную деревню; он не мог престать хвалить свою любезную семью: так он называл тех, коих чувствования умножались всегда благодарностию и нежностию.

Все собрание единогласно назвали Сиднея героем сердец благодетельных.

— Но Невтон, — сказал один из друзей наших, — Невтон со всем тем останется всегда великим человеком.

ИОСИФ {*}

В ДЕВЯТИ ПЕСНЯХ СОЧИНЕНИЯ г. БИТОБЕ

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

Г. Битобе, творец сего сочинения, известен ученому свету переводом своим Гомера. Упражняясь долгое время в познании красот древних авторов, написал он сам «Иосифа», в котором подражал он древним весьма удачно.