И дух свой небу возвращает

Средь ратников, своих сынов!

Почил — и вопль вокруг раздался,

И шумный глас молвы помчался

Вливать в сердца печаль и страх!

Синил,^[1] Бендеры изумленны,

Героев слыша вопль плачевный

В поверженных от них стенах;

Очаков, гордый и под прахом,

Чудится и сомненья полн,

Чтоб тот, кто был дракону страхом

В степях, вертепах, среди волн,

Кто рану дал ему глубоку,

Был общему подвластен року!

И черный Понт, надув хребет,

Валит, ревет во слух Селиму,

Объяту думой, нерешиму:

«Воспрянь! уже Перуна нет!..»

Но чьи там слышу томны лиры

С Днепровых злачных берегов?

Чей сладкий глас несут зефиры?

То глас не смертных, но богов,

То вопиют херсонски музы:

«Увы! расторглись наши узы,

Любитель наш навек с тобой!

Давно ль беседовал ты с нами

И лиру испещрял цветами,^[1]

Готовясь в кроволитный бой?

Давно ль Херсон, тобой украшен,

Цветущ на бреге быстрых вод,

Взирал с своих высоких башен

На твой со славою приход?

Давно ль тебя мы здесь встречали

И путь твой лавром устилали?

Давно ль?.. » — и боле не могли...

Из рук цевницы покатились,

Главы к коленам их склонились,

Власы упали до земли.

Где, где не плачут и не стонут

Во мзду Иракловых заслуг?

В слезах там родственники тонут;

Там одолженных страждет дух;

Там, под соломенным покровом,

Зрю воина в венке лавровом

Среди родимыя семьи;

Он алчно внемлющей супруге

Рассказывает, как на юге

Князь подвиги творил свои;

Как в поле бился с супостатом;

Как во стенах его карал,

Как кончил жизнь... Тут белым платом

Текущи слезы утирал...

Слеза бесценная, священна,

Из сердца чиста извлеченна! —

О витий, что твоя хвала!

Но сею ль жертвою одною

Воздашь, Россия, днесь герою,

Которым славима была?

Нет! сын твой вечно будет громок!

Потемкина геройский лик

Увидит поздный твой потомок

И возгласит: «Он был велик!»

И вольный грек, забыв железы,

Прольет пред ним сердечны слезы;

И самый турк, нахмуря взор,

Сынам своим его покажет:

«Се бич наш был!» — вздохнув, он скажет —

И муз его прославит хор.

   Ноябрь 1791

196. КАРИКАТУРА {*}

Сними с себя завесу.

Седая старина!

Да возвещу я внукам

Что ты откроешь мне.

Я вижу чисто поле;

Вдали ж передо мной

Чернеет колокольня

И вьется дым из труб.

Но кто вдоль по дороге,

Под шляпой в колпаке,

Трях, трях, а инде рысью,

На старом рыжаке,

В изодранном колете,

С котомкой в тороках?

Палаш его тяжелый,

Тащась, чертит песок.

Кто это? — Бывший вахмистр

Шешминского полку,

Отставку получивший

Чрез двадцать службы лет.

Уж он в версте, не боле,

От родины своей;

Все жилки в нем взыграли

И сердце расцвело!

Как будто в мир волшебный

Он ведьмой занесен;

Всё, всё его прельщает,

В восторг приводит дух.

И воздух будто чище,

И травка зеленей,

И солнышко светлее

На родине его.

«Узнает ли Груняша? —

Ворчал он про себя, —

Когда мы расставались,

Я был еще румян!

Ступай, рыжак, проворней!» —

И шпорою кольнул;

Ретивый конь пустился,

Как из лука стрела.