В их прежнем образе представших

Глазам моим в прозрачной мгле.

Вздохну — и вижу я Темиру,

В ее объятия лечу,

И в тот же миг, наладя лиру,

Что придет на сердце, бренчу.

Еще вздохну — и вмиг предстанет

Покрытый муравою луг;

С улыбкой нежной солнце взглянет,

Вспорхнет зефир, явится друг

С своею арфой сладкогласной

И маю возгласит на ней:

«Спеши, спеши, о май прекрасный,

Любезный вождь весенних дней!

Дохни к нам нежными устами —

И ландыш с розой расцветут;

Тебя с простертыми руками

Прелестны нимфы с неба ждут».

Но время, хоть никто не просит,

На быстрых крылиях своих

Мечты, утехи все уносит,

И я почти лишен моих

Необходимою судьбою!

Ах! скоро, скоро я с тобою

Расстануся, волшебный мир!

Пройдет недели две, не боле,

И я уже на чистом поле

Лечу на тройке, как зефир.

Удалы мчат, закинув гривы,

Земля бежит, и пыль столбом!

Прощайте, дни мои счастливы!

Прощай, отеческий мой дом!

Прощайте, грации и музы!

Увы! невольно сладки узы

Я должен с вами перервать...

Прощай, прощай и ты, о Волга! —

О Марс! о честь! о святость долга!

Скачу, скачу... маршировать.

   1788

177. ЛЮБОВЬ И ДРУЖЕСТВО{*}

Священно дружество, о коль твой силен глас!

Под тяжким бременем недугов злых страдая,

В унынии души отрад не ожидая,

Уже я навсегда хотел забыть Парнас;

Уже не строил больше лиру,

Не воспевал на ней ни друга, ни Плениру;

Лишь только, на нее взирая, воздыхал

И слезы из очей безмолвно проливал.

Но днесь твои, мой друг, приятнейшие строки,

Как будто животворны соки,

Влияли жар и силу вновь

В мою, уже хладевшу, кровь

И к музе паки обратили,

С которою меня дни мрачны разлучили.

Покорствуя тебе, долг дружества плачу,

Внемли: я петь стихи печальные хочу.

Божественным владевый даром,

Бессмертный Оссиан, высокий сей певец,

Дермида предал со Оскаром

Потомству дружбы в образец.

И в склонностях, и летах равны,

Сии два друга были славны

Согласием их душ и мужеством равно.

Узнав их, всякий мнил, что сердце в них одно.

В сражениях они друг друга защищали

И вместе лавры пожинали,

Примерной дружбы их узла

И самая любовь расторгнуть не могла.

Уллином в мир произведенна,

Комала, красотой небесной одаренна,

По смерти дней своих творца,

Который низложен Оскаровой рукою,

Была назначена судьбою

Пленить героев двух сердца.

Уже они клянут тот день, который славой

Их подвиг увенчал,

Когда толь сильный враг от их меча упал;

Уже, исполненны любовною отравой,

Во славе счастия не зрят —

Их счастие в любви, ее боготворят.

Довольно ль за отца, Комала! ты отмстила?

Но, ах, сим тень его лишь больше раздражила!

Героев ты пленя, познала горший плен.

Оскар, которым твой родитель умерщвлен,

Кто б мог вообразить? — Оскар тебе любезен!

Вотще ты хочешь быть сама к себе строга,

Вотще желаешь зреть в Оскаре ты врага,

Увы! среди любви рассудок бесполезен! —

«Оскар! — Дермид в слезах ко другу так вещал:—

Оскар! кляни меня: я твой соперник стал —

Комалу я люблю! Но ты пребудь спокоен!

Ты счастлив в ней, я нет...

Вкушай плоды любви, а я оставлю свет;

Умру, слез дружества достоен!

Мой друг! в последний раз ты мне послушен будь,

Возьми свой меч и им пронзи несчаетну грудь!..»

— «Что слышу? — рек Оскар, сугубо изумленный. —

Ужель Дермид меня способным чает быть

Кровь друга своего дражайшую пролить?

Бывал ли таковой злой изверг во вселенной?

Дермид! хотя ты мне совместник по любви,

Но я лишь помню то, что ты мой друг: живи!»

— «Мне жить? Ах, нет! мне век уж не прелестен!

Рази меня, доколь невинен я и честен!

Рази!.. Иль хочешь ты меня толь низким зреть,

Чтоб выю я простер под недостойну руку,

Дабы со страмом умереть?

Оскар, не множь мою ты муку, —