И ставит хлеб, млеко и несколько плодов;

Потом худой ковер, который сберегала

На случай праздников, по ложу разостлала

И просит на него возлечь своих гостей.

Уже они, среди приветливых речей,

За вечерей вином усталость подкрепляют;

Но сколько ни пиют, вина не убавляют.

Бавкида, Филемон недвижимы стоят,

Со изумленьем друг на друга мещут взгляд,

И оба с трепетом пред путниками пали.

По чудодействию легко они познали

Того, кто вздымет бровь и зыблет свод небес!

«О боже! — Филемон дрожащий глас вознес. —

Прости невольного минуту заблужденья!

И мог ли смертный ждать такого посещенья?

О гость божественный! где взять нам фимиам?

Прилична ль наша снедь, толь скудная, богам?

Но чем и самый царь их угостит достойно?

Простым усердием: вот всё, что нам пристойно!

Пусть море и земля им пиршество дадут:

Всесильные ему дар сердца предпочтут».

Бавкида с речью сей беседу оставляет

И входит в огород; там перепел гуляет,

Которого сама взлелеяла она;

Признанием к богам и верою полна,

Уже она его во снедь для них готовит;

Уже дрожащими руками птичку ловит,

Но птичка от нее ушла к стопам богов,

И милосердый Дий невинной дал покров.

Меж тем вечерня тень с гор пала на долины.

«Чета! иди за мной, — сказал отец судьбины. —

Сейчас свершится суд: на родину твою

Весь гнева моего фиал я пролию

И смерти всё предам! пусть злые погибают:

Ни хижин, ни сердец они не отверзают».

Бессмертный рек и, горд, к хребту направил путь;

И ветр, предвестник бурь, ужасно начал дуть.

Бавкида, Филемон, на посох опираясь,

Под тяжкой древностью трясясь и задыхаясь,

Едва-едва идут; но с помощью богов

И страха взобрались на ближний из хребтов.

Вдруг сонмы грозных туч под ними разразились

И с шумом реки вод губительных пустились,

Вал гонит вал и мчит всё, что ни попадет:

Скот, кущи и людей... исчезли, следа нет.

Бавкида родине вздох сердца посвящает

И взором, полным слез, у бога вопрошает:

«Пусть люди... но почто животных он казнит?»

Но чудо новое внезапу их разит:

Явился пышный храм, где куща их стояла;

Обмазка — мрамором, солома златом стала,

И тяжкие столпы по всем ее бокам

В минуту вознесли главы ко облакам!

Внутрь храма был везде представлен на порфире.

В страх будущим векам, сей дивный случай в мире —

Невидимо ваял всё это божий перст.

Супруги мнят, что им Олимп уже отверст:

В смятеньи, вне себя, на всё кругом взирают.

«Бог, велий в благости! — потом они вещают. —

Мы видим храм; но кто служители ему?

Кто будет возносить к престолу твоему

Молитвы путников? О, если бы мы оба

Могли сподобиться в сем званьи быть до гроба!

О, если бы при том и гений смерти нас

Коснулся обоих в один и тот же час,

Чтоб мы друг по друге тоски не испытали!»

— «Да будет так, — сказал им бог, — как вы желали!»

И было так. Теперь дерзну ль поведать вам

О том, чему едва могу поверить сам?

В день некий путники в ограде сей божницы

С благоговением стояли вкруг двоицы

И слушали ее о бывших чудесах.

«Издревле, — Филемон вещал им, — в сих местах

Была весь грешников, жилище нечестивых;

Но Дий не потерпел сих извергов кичливых:

Он рек, настал потоп и всех их потребил.

Остались только мы — так бог благоволил!»

Тут Филемон взглянул на кроткую супругу,

И что? уже она, простерши руки к другу,

Вся изменяется, приемлет древа вид!

Он хочет ей сказать, обнять ее спешит;

Нет сил поднять руки, уста его немеют;

Супруга и супруг равно деревенеют;

Пускают отрасли, готовятся цвести;

Друг другу говорят лишь мыслию: прости!

Один предел и срок власть божья им послала:

Муж праведный стал дуб, Бавкида липой стала;

И зрители, все враз воскликнув: чудеса! —

В молчаньи набожном глядят на небеса.

Предание гласит, что к сим древам священным,

Под тяжестью даров бесчисленных согбенным,

Супруги на поклон текли из дальных стран,

По слуху, что им дар чудотворенья дан;

И те, которые к ним с верой приходили,

В цвету и в зиму дней друг друга век любили.

   <1805>

58. К ДРУЗЬЯМ МОИМ {*}