«Вы были с Свифтом? Он мне встретился сейчас;

Уж, верно, что-нибудь готовится у вас?»

Божусь, что ничего; болтун и сам божится:

«Не верю!.. но ведь Поп в стихах не утаится!»

И первый злой пасквиль, достойный быть в огне,

Чрез два дни мой знаток приписывает мне!

Увы! и самый дар Виргилия несносен,

Когда, невинности смиренной вредоносен,

Злословит доброго и вводит в краску дев.

Пусть грянет на меня, не медля, божий гнев,

Коль скоро уязвлю, в словах или на лире,

Хотя одиножды честного мужа в мире!

Но барин с рабскою и низкою душой,

Скрывающий ее под лентою цветной;

Но злой, готовящий ков пагубный, но скрытный

Таланту, красоте невинной, беззащитной;

Но Шаль, который всем, тщеславяся, твердит,

Что он мой меценат, что я его пиит,

Везде мои стихи читает и возносит;

Когда же кто меня от зависти поносит,

Тогда он промолчит, чтоб не нажить врагов;

Который на часу и ласков и суров,

И ежели не зол, так враль, всегда готовой

И тайну разболтать для весточки лишь новой,

И, злой давая толк мной выданным стихам,

Сказать: «Он метил в вас» — придворным господам.

Вот, вот мои враги! я вечный их гонитель,

Я бич, я ужас злых, но добрых защититель.

Страшись меня, Генлей! Как! этот часовой

Минутный червячок под пылью золотой?

Достойна ль бабочка быть в море потопленна?

Так раздави ж ногой ты червяка презренна,

Который, возгордясь, что ночью светит он,

Везде ползет, язвит и смрадом гонит вон;

Все в обществе цветы дыханьем иссушает.

С утра до вечера Генлей перелетает

От Пинда к Пафосу, как ветреный Зефир;

Но хладен близ красот, но глух к согласью лир.

Так выученный пес пред дичию вертится,

Теребит, но вонзить зубов в нее боится.

Вглядись в него: я бьюсь с тобою об заклад,

Какого рода он, не скажешь мне впопад!

Мужчина, женщина ль? не то и не другое,

Едва ль и человек, а так... что-то живое,

Которое всегда клевещет иль поет,

Иль свищет, иль хулу и на творца несет;

Пременчивая тварь: в кокетстве хуже дамы,

То философствует, то мечет эпиграммы,

Пред женщинами враль, пред государем льстец,

Сердечкин и нахал, и пышен, и подлец.

Таков прекрасныя был Евы искуситель,

Невинности ея и рая погубитель:

Взор ангела имел сей ядовитый змей,

Но даже красотой он ужасал своей;

Для видов гордости приветливым казался

И для тщеславия смиренно пресмыкался.

Но кто по чувствиям сердечным говорит,

Приветлив, а не подл, не горд, а сановит,

И знаем без чинов, без знатности и злата?—

Поэт: он ни за что не будет друг разврата.

Всегда велик душой и мыслями высок,

Ласкать самим царям считает за порок:

Он добродетели талант свой посвящает

И в самых вымыслах приятно поучает:

Стыдится быть врагом совместников своих,

Талантом лишь одним смиряет дерзость их;

С презрением глядишь на ненависть бессильну,

На мщенье критики, на злость, вредом обильну,

На промах иногда коварства и хулы,

На ложную приязнь и глупые хвалы.

Пускай сто раз его ругают и поносят

И глупости других на счет его относят;

Пусть безобразит кто, в глаза его не знав»

В эстампе вид его иль в сочиненьи нрав,

И если не стихи, порочит их уроки;

Пускай не престают сплетать хулы жестоки-

На прах его отца, на изгнанных друзей;

Пусть даже, наконец, доводят до ушей

И самого царя шишикалы придворны

И толки злых об кем и небылицы вздорны;

Пусть ввек томят его в плачевнейшей судьбе, —

О добродетель! он не изменит тебе;

Он страждет за тебя, тобой и утешаем.

Но знатный мной браним, но бедный презираем!—

Да! подлый человек, кто б ни был он такой,

Есть подл в моих глазах и ненавидим мной:

Копейку ль он украл иль близко миллиона,

Наемный ли писец иль продавец закона,

Под митрою ли он иль просто в клобуке,

За красным ли сукном сидит, иль в шишаке,

На колеснице ли торжественной гордится,

Иль по икру в грязи по мостовой тащится,

Пред троном иль с доской на площади стоит.

Однако ж этот бич, который всех страшит,

Готов на самого Денниса в том сослаться,

Что, право, он не столь ужасен, может статься;

Признался б и Деннис, когда бы совесть знал,