Никак! Он мучится тогда ужасней втрое

Меж тем как нищему пресладкий снится сон;

Змеяд до полночи часов считает звон

И думает: «Стара, того гляди, споткнется,

А о дарительной поднесь не заикнется.

Что, если б как-нибудь об этом намекнуть?..

Но прежде надобно Пиявкина спихнуть

И тех других еще пооттереть немного —

По правде и грешно... Но если брать так строго,

Так никому и ввек богатым не бывать!

И для чего ж бы мне в неволе умирать?

И так уж я — мои еще не стары лета, —

А будто выходец стал из другого света: —

Иссохнул, скорчился, истаял, помертвел...

Но как же бы начать, чтоб кто не усмотрел

Моих намерений, — подъеду к Пустомеле,

Настрою, оН<падет> так и достигну цели.

Мне гадко далее его изображать.

Возьмем Глупона: тот изволит поживать

На счет наследия, достать которо льстится...

Не знаю, как сказать, боясь проговориться, —

Но от кого б ни шло, не в этом дело мне —

Изволит поживать в веселой стороне,

В столичном городе с своею Мессалиной,

Любуясь щегольской каретой и скотиной,

Котора блеск его достоинствам дает,

Когда по городу гулять его везет;

Любуясь и женой?.. Ну, это неизвестно;

По крайней мере он живет с женою честно

И с другом, а притом еще и не с одним;

Нет, в этом совестлив и не мешает им —

Супруге и друзьям — друг другом любоваться;

Не спорю, иногда и грустно, может статься,

Случится, и вздохнет... но взглянет на чепрак,

На деньги, на сервиз — и ублажит свой брак!

Он с каждой почтою наемною рукою

Известьем льстит того, кто благ его виною,

Что он со всем двором вступил в коротку связь;

Что даже дружеством почтил его и князь;

Что в первый праздник он и сам придворным будет

А там, повременя, просить уж не забудет

И губернаторства; но что он между тем

Весьма заботится, как год прожить и чем;

Держать большой расход обязан поневоле:

Знакомей стал двору, визитов стало боле;

Всегда открытый стол, гуляньи, бал, игра,

И знатность, знатность вся не едет со двора.

Благотворитель тем как человек доволен,

Шлет денег, между тем, вдруг сделавшися болен,

К ним пишет, молит их: «Оставьте всё, друзья!

Спешите вы ко мне: уже при смерти я;

Обрадуйте своим свиданием сердечно...

Чин встретится. Отца ж... отца теряют вечно!»

Молчи, природа, ты! Вини сама себя,

Почто рождаются уроды от тебя,

Которы ни тебя, ни чести не внимают

И тверды как металл, который обожают.

Но что! Куда еще занес меня мой дар?

Какой в моих глазах мечтается угар?

Кто это, чуть сидит, держа бокал рукою,

Другой же, обоймя всеобщу Антихлою

И ногу протянув между ярыг, кричит:

«Ва! Бей еще пять сот! Плачу иль буду квит!

Надейся, Вислоух, на стариков остаток!

Авось когда умрет: ведь смерть не любит взяток!»

Вот часто каковых рок в ярости своей

В наследники дает ехидн, а не людей!

Представим же теперь другую мы картину:

Их благодетеля печальную кончину.

Но где мне красок взять столь ярких и живых?

Кто верную даст кисть?.. О вы, Перуны злые!

Гораций! — нет, ты слаб, — я шпынство презираю;

Тебя, о Ювенал, на помощь призываю!

Тебя, которого от каждыя черты

Порок бледнел, своей пугаясь срамоты!

Дай опытам моим и вид и цвет привычный,

Приди и сам ты правь рукою не навычной!

Я вижу мочну смерть с природою в борьбе!

Предмет же их уже не мыслит о себе:

Всё отдал, разделил, расстался с суетою

И ждет последнего росстания... с душою;

Уже томится он — где неутешный друг?

Рыдающая дочь? Родные! Станьте ж вкруг,

Воздайте током слез священну, должну жертву

Благотворителю, отцу, почти уж мертву!..

Но им не до того: пусть плачет верный раб!

Герой не должен быть толико сердцем слаб:

Он с смелостью берет дрожащу, хладну руку —

Какую чувствовать безгласный должен муку! —

«Отец наш! — говорит, вложа в нее перо. —

Вот письменный приказ в контору на сребро,

Пожалованно мне, нельзя ль... — перо упало.—

Увы! — Кащей вскричал. — Надежды нет нимало!» —

И бросился врачей отчаянных просить,

Чтоб шпанским пластырем в нем силу возбудить.

Другой же ползает, ключи у всех сбирает

И лишнее в глазах из спальны выбирает.

Тот в сенях сторожит, чтоб кто чего не сбрил;