И, судорожно сжав мне руку, он стрелою
Помчался в ужасе, влача меня с собою.
Я падал, я стонал, а он вопил: «Беги!» —
Как будто гнали нас незримые враги.
Вот город кончился, вот поле вкруг глухое,
А всё в ушах «беги!» звенело роковое,
«Беги!». Но скоро я упал, изнеможен,
Вцёпяся в спутника, но гневно рвался он...
Так утопающий товарища хватает,
Который сам терять уж силы начинает
И в ужасе, презрев несчастного мольбу,
В богопротивную вступает с ним борьбу...
Но миг — и вырвался вожатый мой и скрылся...
Широкий горизонт вкруг мраком обложился..,
В тупом бессмыслии глядел я, как исчез
Последний лоскуток лазуревых небес,
И показалось мне, что бог во глубь эфира
Уходит, отвратя лицо свое от мира,
А сумрачный Князь Тьмы, с тиарой на челе,
Победно шествует владыкой по земле,
И с ним его сыны, как псов голодных своры,
Трибуны и жрецы, клеветники и воры...
И вот уж с грохотом тяжелых колесниц
Всё ближе визг и вой... Я пал на землю ниц,
Слова младенческих молитв припомнить тщился
И только «Отче наш» сказал — и пробудился.
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
С тех пор прошли года... Обманут верой страстной,
Я в жизни изнемог... Сбылся мой сон ужасный!..
Повсюду пламенным мечтам моим в ответ
В судьбах народов я читал: «Надежды нет!»
С презрением в душе к бессилью человека,
Все боли разделив обманутого века,
Равно я поражал насмешкою своей
И веру стариков, и страстный пыл детей.
Сомненье стало мне и гордостью, и мукой,
И им кичился я над чернью близорукой.
Лишь тот, кто слышал раз, как, падая, стучит
Земля о хладный гроб, где труп любезный скрыт,
Поймет, как тяжело душе, в порыве к благу,
С горячей верою, терять на жизнь отвагу;
Поймет, как тяжело, стуча рукою в грудь,
В отчаяньи стонать: «Всё тщетно! Кончен путь!
Нет! с жизнью нечего мне больше лицемерить,
В ней нечего любить, и не во что в ней верить!»
Болящею душой в забвеньи потонуть
Хотелось мне, и вот опять я вышел в путь...
Дохнуть мне воздухом пустынных мест хотелось,
Где сладко некогда мне думалось и пелось..,
Я шел — и каждый миг ясней мне образ был,
Каким я тот же путь когда-то проходил.
Тот образ точно шел теперь со мною рядом,
Как мальчик с старцем, то допрашивая взглядом
Иль словом старика, то мчась за мотыльком,
То лепеча с собой бог ведает о чем.
И душу умилил мне спутник мой незримый,
Святым неведеньем и верою водимый.
Вон церковь вдалеке — и он свернул с пути
Туда вечерние молитвы принести;
Колодезь — там стоит крестьянка молодая,
Толпятся овцы вкруг, у пойла ожидая, —
Он деву мысленно Ревеккою зовет.
Там жатва: труд кипит, сверкает серп, и вот —
Из книги Руфи стих, как рожь, благоуханный,
Твердит он, запахом колосьев обаянный...
И вот на рубеже лесов и гор родных
Благословенный сон коснулся вежд моих.
Мне снилось: сквозь туман ищу я всё дорогу,
Но вот густая мгла редеет понемногу;
Долина чудная открылась предо мной,
Сады цветут вдоль гор, алеющих зарей;
Озера розовым вдали сияют блеском,
И воды нежат слух, как арфы, звучным плеском.
Прохладный ветерок на голову и грудь
Порхнул мне, и едва я им успел дохнуть,
Как вижу — предо мной та Муза, что слетала
Ко мне в те дни, как мать нам Библию читала,
И та же у нее звучала песнь в устах,
И в этой пеоне всё, как в утренних лучах,
Дышало свежестью — святые сердца грезы,
Молитвой тихою исторгнутые слезы,
И счастья, и добра высокий идеал...
