И каждое ловил я огненное слово,

И жаждал искусить свой дух в борьбе суровой...

Так в замке, на скале, на дне сырой тюрьмы,

Вдруг слышно узнику среди глубокой тьмы,

Что с моря выстрелы несутся боевые,

Всё ближе... Вот дрожат граниты вековые,

Вот парус как пятно в окне его мелькнул,

И ветр к нему занес и дым, и криков гул;

Кругом шипят в воде и бьют о камень ядры;

Он слухом лишь следит, как движутся эскадры,

И кинулся б к окну — да окна высоки!

И, проклиная цепь, он плачет от тоски...

И я решил отцу открыть свои мученья

И на далекий путь просить благословенья.

Спокойно выслушал слова мои старик

И, помню, просиял как юноша в тот миг.

«Тебе не место здесь», — сказал он, вдохновенный,

И к матери повел в покой уединенный.

И говорил я ей, что гибну я в глуши;

Что дар коснеет мой в бездействии души;

Что славное пришло для человека время;

Что новое господь на землю бросил семя;

Что в душу избранных его он насадил

И страждущим раздать велел, и — час пробил —

Сияет и для них надежды свет любезный,

Как Ною радуга над беспредельной бездной;

Что зданья старого дрожит уже скелет

И в трещины его уж новый блещет свет;

Что некий муж, в ночи являясь, мне глаголет:

«Где посох твой? Вставай!» — и в путь идти неволит.

«Пусти, — я умолял, — я буду утешать

Надеждой скорбного и добрых прославлять!»

Всё выслушав, она промолвила мне строго:

«Но где же знаменье, что это голос бога?

Нам сказано: не все внушенья — от небес,

И образ ангела приемлет часто бес».

А я: «Нет, не земным подвигнут я внушеньем,

Его проверил я молитвой и сомненьем.

Кто знает? То, над чем и старец изнемог,

Нередко лепетом младенца скажет бог!

О, не держи меня и дай благословенье,

Да чистый шествую я ближним во служенье».

И голову склонил к ее коленам я.

И, взор то на отца стремя, то на меня,

Сказала дивная дрожащими устами:

«Тебе ответствовать могу я лишь слезами!

Останешься ль у нас — ты будешь тосковать

И скрытой скорбию мне душу надрывать!..

Уйдешь... о, для чего тебя я породила!..»

Но больше говорить ей сила изменила.

И плакала она, склонясь ко мне главой,

И тихо молвила: «Иди! Господь с тобой!»

Досель, о дивная, мне образ твой сияет!

Слеза безмолвная с ресницы упадает...

Покорно говорят уста твои: «Иди!»,

А руки жмут меня к взволнованной груди...

Но вот отец развел твои тихонько руки,

И обнял он тебя, свои скрывая муки,

Мне подал знак уйти, а сам тебе шептал

Слова святых надежд и в очи целовал...

И я оставил сень отеческого дома.

И дни прошли в пути. Душевная истома

Меня лишала сил. Осенний ветер выл...

Впервые понял я, как дом отцовский мил,

Я всюду видел мать: душа ее болела,

Всё что-то высказать, казалось, мне хотела...

Из сердца моего, бог ведает куда,

Мечты умчалися, как птички из гнезда...

Я на горы взошел. Долины в мгле тонули,

И звезды в небесах холодные блеснули...

И страшным сном в ту ночь мой дух был возмущен.

То был пророческий, тревоги полный сон.

Он возвестил мне всё, что после совершилось...

Но поздно мне его значение раскрылось.

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

Мне снилось, что я всё в горах еще бродил.

Всечасно на пути мой шаг меж плит скользил.

Лопух, чертополох за платье мне цеплялись,

И точно духи, в них дремавшие, взвивались

И били крыльями, как птицы. Грудь мою

Сжимал пустыни страх. Вдруг вижу, на краю

Обрыва гор стоит почтенный странник, резко