Раз только летом с папенькой гуляла:

За нашим домом поле и ручей, —

Как весело... Ах, что-то мой папаша!

Что с ним теперь! Ах, боже мой, где он?

Он не простит меня!.. Он раздражен,

Он так любил меня!..

— Что это, Маша,

Опять ты плачешь, — скучно! Я сказал,

Что он нам даст свое благословенье,

Но надо ждать. Священник не венчал

И не хотел венчать без позволенья

Родителей, но после обещал,

Поеду, говорит, к архиерею.

Меня ты сердишь глупостью своею.

— Прости меня. Я верю, я о том

Не буду даже думать.

— И прекрасно!

И вот она опять с улыбкой ясной.

Исчезла вмиг сверкнувшая слеза;

Она глядела так ему в глаза

Доверчиво, как смотрят только дети,

— Послушай, Клавдий, ты мне всё на свете,

Ты счастлив ли, как я?

— А мог ли б быть

Я меньше счастлив?

— О, как жизнь прекрасна!

А жизнь в одном лишь слове — век любить.

А ведь живут и без любви... Ужасно!

Не верю я: жить без любви — страдать.

Но знаешь ли, когда б меня спросили,

Как я люблю и сколько, — отвечать

Я б не могла... Ужели б заключили,

Что не люблю я? О, как свет смешон!..

— Эге, так вот, не в этом ли твой сон?

— Ах, ты всё шутишь!.. Помнишь ли, об этом

Ты говорил со мной давно уж, летом;

Ты, помнишь ли, сказал мне, что любовь

Без жертв не есть любовь; я этих слов

Значение теперь лишь угадала.

Хоть я тебе покорна, как судьбе,

Всё кажется, что сделала я мало

И что ничем не жертвую тебе.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1 Как опустел наш домик на Песках!

Закрыты ставни, заросли травою

Дорожки, и крапива в цветниках.

Недавно бурей сломаны ночною,

Лежали ветви желтые дерев;

Никто прибрать не думал их с дорожки,

Ни подвязать попорченных кустов,

Ни вставить стекол выбитых в окошки.

Василий Тихоныч лежал больной,

Без памяти, в горячке. День-деньской

При нем была сиделка нанятая,

Гадавшая спокойно при больном,

Что скоро ли ее докука злая

Окончится каким-нибудь концом,

И вымещавшая на кофеишке

Заботы о проклятом старичишке,

2 Нет, время не старик. Нет, в старце ум

Спокоен, мудр, безгневен, тверд, угрюм.

Нет, время — женщина, дитя; ревниво,

И легкомысленно, и прихотливо;

Капризное, вдруг радость унесет,

За миг блаженства вырвет злые слезы,

Сорвет с чела цветущий мирт и розы

И тернием колючим обовьет;

Но вдруг потом пробудится в нем жалость,

И выкупить свою захочет шалость, —

Тут явится оно опять, как друг,

И исцелит мучительный недуг.

Василий Тихоныч, чуть-чуть, помалу,

Стал поправляться, в комнате бродить

И иногда на солнце выходить,

Гулять один в соседстве, по каналу.

3 Осенний день был ярок. Громкий звон

Гудел далёко. Было воскресенье.

Василий Тихоныч встал рано. Он

Всю ночь не спал. Тяжелые виденья

Его терзали, отгоняя сон.

Он вышел на крыльцо. Цыплята, куры,

Кудахча, там теснилися к пшену.

Он их ласкал при этом в старину,

А нынче отошел, сказавши: «Дуры».

Он в залу. Солнцем оживленный, там

Веселый чижик песнью заливался,

Как в дни, когда, бывало, по утрам

Здороваться старик к нему являлся

И говорил, что было за душой.

Теперь он стал с поникшей головой;

Особенно теперь он вспомнил ясно

Иные дни, которых не вернешь...

А чижик пел всё так же звонкогласно...

«Да что, дурак, ты горло-то дерешь,

Да замолчи, сверчок, ушам ведь больно!»

Он отошел, сердитый, недовольный.

4 По службе был приятель у него.

Уж двадцать лет они сидели рядом;

Вернее — двадцать лет друг к другу задом

Они сидели... Боже мой! Чего

Не делает судьба на свете белом!

Приятели по дням сидели целым,

Друг друга слыша, чувствуя, следя,