И с домиком и с садом...

— Пустяки!

Мы завтра же сюда как раз подкатим.

Папа нам будет рад — ведь старики

Посердятся, а там, глядь, в три ноги

Ударят сами... Но мы время тратим.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1 Прошло три дня. Поутру Гвоздарев

Шел к Клавдию. «Черт знает что со мною!

Ведь, кажется, натурой боевою

Я наделен, и двадцать пять годов

На линии чуть с чертом не сдружился.

А тут теперь с девчонкой повозился...

Стал сам не свой, и гадко, чай, взглянуть.

Уж не болезнь ли это? Ноет грудь...

Нет, не болезнь, а просто скверность. То-то,

Всё думаешь затылком. Помогать

Черт знает в чем припала вдруг охота!

Да не подумал, к роже ль, есть ли стать!»

— Эй, Куликов, ну что, не принимают?

— Да не звали; должно быть, почивают.

— Здоровы?

— Слава богу.

— А она?

— Кто-с, барыня? Да что им?

— Очень плачет?

— Известно, плачут.

— Чай, она больна?

— Да, то больна, а то поет и скачет.

— А барин что?.. Он крепко полюбил?

— Насчет того не слышно разговора,

Да мы не долго ведь — наскучит скоро.

— Ну, ты скажи, что я, мол, приходил.

2 А Клавдий, с трубкой длинною в руках,

На канапе сидел, как падишах,

В халате шитом, в узорочной феске.

Луч солнечный, скользя сквозь занавески,

Прозрачный дым разрезав, заклубив,

По комнате лился златой струею;

И мимоходом, ярко озарив

Тальони бюст, хрусталь с живой игрою,

Он упадал на голову, на грудь

Марии спящей.

3 Милое созданье!..

Кто на нее, в волшебном обаяньи.

Не загляделся бы, боясь дохнуть?

Как живописно, как небрежно ловко

Она раскинулась: одна рука

Заброшена за милою головкой;

К другой прижалась жаркая щека;

И косы, пышные, как шелк развитый,

Бегут, блестя, с подушки пуховой;

Там ножки так заманчиво открыты,

И очерк форм прекрасных... чудный вид —

Устами бы коснулся, упоенный,

Холодных плеч, щеки воспламененной!..

Но эта мысль, которая не спит

И спящею красавицей играет,

То пурпуром лицо ей обагряет,

То бледностью в ланитах пробежит,

То сдавит грудь, и грудь ее заноет,

Как будто крик обиды в ней замрет,

То ужасом уста ее раскроет,

То в поцелуй горячий их сомкнет;

Нет, эту мысль, ту деющую душу

В ней чувствуя и с трепетом следя,

Ты, очарован, скажешь: «Спи, дитя,

Сна таинства я дерзко не нарушу».

И Клавдий думал: «Пусть она поспит,

Покуда самовар не закипит».

4 — Ну, розанчик, насилу встала ты,

Ленивица. А я уж приступаю

К чаям.

— Зачем же ты, не понимаю,

Не разбудил?

— У вас ведь всё мечты.

Особенно под утро — о, я знаю!!!

Скажи же, что ты видела во сне?

А, покраснела!

— Вам какое дело?

— Признайся, всё мечтала обо мне?

— Вот вздор какой! Нимало.

— Покраснела!..

Мадам прислала шляпку и бурнус.

Когда не так — прошу уж извиненья, —

Я виноват: я выбрал на свой вкус.

— Ах, шляпка белая... я в восхищеньи!

Вот именно какой хотелось мне.

— Да не ее ль ты видела во сне?

— Пожалуйста!.. Ах, как сидит чудесно!

Бурнус прекрасный. Этот цвет небесный

Ко мне идет. Ведь я всегда бледна,

И брови черные, глаза большие,

Ну, погляди, я, право, недурна.

Я выпущу тут локоны: густые

И черные на голубом — charmant!^[105]

Вся завернусь в бурнусе с гладкой спинкой.

На шее с легкой палевой косынкой,

В атласных башмачках, — mais c'est piquant!^[106]

— У! божество мое!

— И мы с тобою

Поедем за город, где нет людей.

— Хоть за сто верст.

— Я жажду всей душою

Увидеть небо, лес, простор полей.

Ведь я почти природы не видала;