Услышишь: мир шепнет тебе «люблю» —

И этот звук проникнет грудь твою,

И грудь твоя, уста и очи скажут:

«И я люблю...»

3 У Машеньки в глазах

Всё изменилось: будто на крылах

Какой-то гений, дух неуловимый,

По комнате ее порхал незримо,

Над нею вился, жил в ее цветах.

Как часто вдруг, себя не понимая,

Невольно остановится она,

Глядит и внемлет, втайне замирая,

Как будто бы она там не одна:

В ее окно ворвавшиеся ветки

Черемухи, сирени и берез,

И ветерок, дышавший негой роз,

И чижик, резво прыгавший по клетке,

Как будто с кем-то были заодно

И видели не видимое ею...

И Маша думала: «Душа его

Является беседовать с моею...»

4 Теперь, в часы волшебных вечеров,

Когда заря полнеба обнимала,

Понятною, торжественною стала

Ей музыка. Язык ее без слов

Так ясен был, так полн душевной боли,

И в этом царстве воплей, бурь и слез

Неосязаемый редел хаос,

Мир возникал веленьем высшей воли;

Но книга, прежде верный, милый друг,

Теперь у ней уж падала из рук:

Казалось ей там всё так глухо, немо...

Что ей Омир и Шекспир, если в ней

Творилася великая поэма,

Всех эпопей громадней и живей?

Как ни возись с октавой иль сонетом —

Всё будешь перед ней плохим поэтом!

5 Какие ж песни пела муза ей?

Какой она заслушивалась лиры?

В величии героев древних дней,

Строителей Бабеля и Пальмиры,

Иль рыцарем креста, любви и дам,

Иль музыкальным странником Прованса

Ее герой предстал ее мечтам?

В его речах — то нежный стих романса,

Исполненный любви, и слез, и нег,

У окон замка, с арфой, ночью лунной;

То вопли Байрона, земле перуны,

Угрозы небу; мощный, гордый смех,

Великий, злой — хоть женски-малодушный.

И чувству новому во всем послушно

Вся отдалась она своей душой;

Участия хоть в ком-нибудь искала;

И, наклонясь над розой молодой,

Как другу, тайно ей она шептала

События романа своего,

Тоску любви и трепет ожиданья,

Восторг и робость тайного свиданья

И долгого лобзанья волшебство...

6 Он говорил: «Мы будем неразлучны,

Поедем в полк, возьмем отставку; там

Постранствуем по разным городам,

В Италию, — о, нам не будет скучно!

Но мой отец — он человек крутой,

Меня женить он хочет на другой,

Но пусть меня оставит он без крова —

Лишь сердце может друга указать...

Но надобно до времени молчать

И папеньке не говорить ни слова.

Уж он кому-нибудь словцо ввернет:

Расскажет — ну, хоть чижику, а тот

Анютке, Аннушка — куме Феклуше,

И прокричат по улицам кликуши».

7 О, боже мой! Всё есть в его словах,

Чтоб поширять фантазии летучей:

Гоним отцом, ему душой могучей

Противостал; он презрел тлен и прах

(Касательно наследства); как изгнанник,

Скитаться он пойдет, печальный странник;

Но с ним она — под небом голубым

Италии; там гондолы и Брента,

Там мир искусств, Феррара и Сорренто,

Везувий, море, Колизей и Рим!!!

ГЛАВА ПЯТАЯ

1 Василий Тихоныч имел привычку,

Обед окончив, поласкавши птичку,

Пойти всхрапнуть.

Однажды той порой

В ближайшей к дому улице глухой

Остановилась странного размера

Извозчичья карета. У угла

В шинелях два стояли офицера,

И бойкая у них беседа шла.

2 Один из них был давний наш знакомец

Кавалерист и маменькин питомец;

Хоть летопись боярской их родни

Давно хранила имена одни

Прокофия, Егора и Ивана,

Но вследствие какого-то романа

Обычая порядок изменен

И Клавдий — Клавдием был наречен.