Сдуру, что ли, плачется невестка,

Что живет уж пятый год с тобою,

Да не знает она мужниной ласки?

Али порча есть в тебе какая?

Аль жена опостылеть успела?»

«Не стыди меня, матушка, напрасно.

Никакой во мне порчи не бывало,

Не успела мне жена опостылеть.

А что нет у нас с нею деток,

Так на то была ее же воля.

Как мы только с нею повенчались

И разъехались со свадьбы гости,

Приласкать хотел я мою любу,

Целовать хотел в уста и очи, —

От меня стала она борониться

И лицо руками закрывала,

И молила, так молила жалко:

«Не губи ты меня, сиротинку,

Называй меня своей сестрицей

И живи со мной, как брат с сестрою».

Как всплеснется руками старуха,

Обомлела и глядит на сына:

«Ох, ты дурень, молвила, дурень!

Я-то дура, что тебя женила!

Только в стыд с собой старуху вводишь,

Мать — учи его, как жить с женою!

Слушай же, что я скажу, бесстыдник!

Как с отцом твоим опосле свадьбы

Мы одни осталися в светелке,

Стал ко мне родитель твой ласкаться,

От него я стала борониться

И молила звать меня сестрицей

И со мною жить, как брат с сестрою.

Не охотник был шутить покойник:

Он мне дело говорит, я в слезы;

Он — ласкаться, а я пуще плакать;

Догадался, был умен, голубчик,

Что на бабью дурь господь дал плетку!

Перестала звать его я братцем

И всегда за то скажу спасибо.

Берегу с тех пор я эту плетку,

Передам сейчас же, только

Не тебе, сынок, а уж невестке».

Не прошло после этого недели,

Расцветать Вукоманиха стала.

Заиграл в лице у ней румянец,

Целый день и шутит и хохочет.

Не прошло и году — Вукоману

Родила она сынишку Яна.

Был такой веселый, славный мальчик,

Видом схож был с дедом, да и нравом,

И по деду так и назван Яном.

   <1860>

<ИЗ «СЕРБСКИХ ПЕСЕН»>

Высоко, под самым синим небом,

Пролетали малые три птички,

И у каждой было по вещичке:

У одной то был — пшеничный колос,

У другой был — листик виноградный,

А у третьей — здравье и веселье.

У которой колос был пшеничный,

Та садилась на зеленом поле, —

Во всё поле выросла пшеница;

У которой лист был виноградный,

Та садилась на высоку гору —

Вся гора покрылась виноградом;

Что несла же здравье и веселье —

Та садилась за трапезу нашу —

Чтоб мы были веселы и здравы.

   1860-е годы

ДРУГУ ИЛЬЕ ИЛЬИЧУ

Илья Ильич! Позволь, пока еще я смею

Гордиться дружбою высокою твоею,

Позволь воспеть звезду всходящую твою!

Покинешь скоро ты друзей своих семью

И потеряешься для них в сияньи света,

Недосягаемом для бедного поэта!

Позволь мне хоть сказать, как я люблю тебя,

Как мил ты мне, когда, гаванский дым клубя,

Прихлебывая, пьешь ликер ты благовонный

Иль сельтерской водой клико остепененный;

И в этот сладкий час, между еды и карт,

В бюрократический приходишь вдруг азарт,

И перестроивать, с верхов до основанья,

Всё заново начнешь общественное зданье!

О, как мы слушаем! Как наш ученый Шмит —

Сей нигилистов бич — от счастия пыхтит!

А юный правовед — сей баловень фортуны, —

Как будто ловит он речей твоих перуны

И прячет их в карман, чтоб ими, может быть,

В бумагах деловых эффектно погромить!

А Петр Петрович! Тит Фомич! И я-то, грешный, —

Мы таем, учимся, и — верь — не безуспешно!

Какие новые пружины и винты

В гражданский механизм искусно вводишь ты!

Какой из рук твоих, в жизнь дикого народа,

Ручной голубкою влетела бы свобода!

Я слушаю, лежу спокойно на софе

И вижу, что и я, в особенной графе,

В теории твоей стою, и так же точно

Все — пирамидою, осмысленно и прочно

Сложились шестьдесят мильонов русских душ!

И как мы все цветем! О, богом данный муж!

У всех одна лишь мысль, все трудимся мы вместе,

Чтоб всё, что ты завел, стояло век на месте.

Не только старики, — ты счастьем всех смирил,