Да и ты, купец, поворачивай:

Ровно птицы снуют всё фельдъегери.

Только утро-свет замерещится,

Уж скрыпуч обоз без конца ползет,

Всё добро везут, кладь казенную,

Вслед полки идут, едет конница,

Кони фыркают, сабли звякают,

Усачи сидят, подбоченились,

Говорят-шумят добры молодцы,

Пастуха корят рохлей-увальнем,

Дураку кричат: «На кобылу сядь.

Сядь на пегую, да лицом к хвосту,

Мы с собой возьмем, прямо в вахмистры!»

А потом идет артиллерия:

Пушки медные, всё сердитые,

Фуры крашены с сизым порохом;

Офицер идет хоть молоденький,

Только быстрый взгляд, носик вздернутый.

Пастуха опять дразнят молодцы,

Дурака корят рохлей-увальнем

И с собой зовут позабавиться:

«Эй, деревня, слышь! Зубки беличьи!

Погрызи, поди, всласть и досыта, —

У нас фуры вон всё с орешками,

Всё с орешками, всё с чугунными».

Им пехота вслед: вперед музыка,

С запевалами, с пляской, с гиканьем;

Ружья — что твой лес! Каски медные,

Полы загнуты, сапоги в пыли:

Идут — стонет дол! Чуешь — сила валит,

Проучила меня зевать конница,

Проучила глазеть артиллерия:

Уж пехоте я в пояс кланялся,

С головы скидал шапку старую,

Заслужил пастух слово доброе.

Брал я удали, заговаривал,

Провожал солдат семь и восемь верст;

Разузнал от них, на чем свет стоит,

Сколько в свете есть городов и сел,

И которые христианские,

И которые басурманские;

Как задумали злые нехристи —

Полонить пришли землю русскую,

Наругаться пришли над иконами,

Обижать пришли царя белого;

Да легко сказать — надо с бою взять,

А на то пошло — так не выдадим:

С нами бог и царь, дело правое.

Ох, дорога ль моя, ты дороженька!

Ты не долго была битой улицей,

И прошло твое красно времечко,

Поосела пыль, позатихла молвь,

Тишина легла безответная.

Приосмелился заяц, выглянул

На дороженьку, стал осинку драть;

Галки, вороны почали скакать,

И один пастух одинешенек

При дороженьке, сиротинушка;

Он стоит, глядит в дальню сторону:

Словно всех родных проводил с двора,

Проводил на пир, сам не прошен был.

И брала его тоска лютая,

И привиделся небывалый сон.

Словно буря идет, с громом, с молнией;

С треском небо, гляжу, разорвалося,

И в сияньи стоит высока жена

Красоты в очах неописанной.

Громким голосом на все стороны.

Говорит она, мать детей зовет:

«Подымайтеся, детки милые!

Обижают меня, ох, соколики!»

И по слову ее, что ковыль-трава,

Колыхается, подымается

С четырех сторон рать великая;

И, что лебеди по заре кричат,

По поморью кричат камышовому,

Детки матери откликаются:

«Слышим, матушка! Не бойсь, выручим!»

И, отколь возьмись, белый конь летит,

На меня пахнул из ноздрей огнем;

И схватил коня я за гривоньку,

На коня вскочил храбрым витязем,

И на мне доспех — воронена сталь,

Полетел как вихрь, засверкал мечом

И откликнулся звонким голосом,

Как откликнулись храбры полчища:

«Слышим, матушка! Не бойсь, выручим!»

А как крикнул я, то и сон пропал,

И вскочил, гляжу — а и нет коня,

Не доспех на мне, а дыряв зипун,

Не булат в руке — пастуховский кнут.

И швырнул я кнут, залился слезьми,

Наземь ринулся, рвал сыру траву.

В сердце зла тоска пуще прежнего.

«Али хуже я да честных людей?

Аль что плох пастух — так нет удали?

Да хоть песни петь молодецкие

Пригожуся я, как пойдут на бой!..»

Трое суток я пропадал с села,

Трое суток я не гонял коров.

На четвертые поздно вечером

Я пришел с степи к отцу, к матери,

До земли челом поклонился им,

Заклинал забыть гнев родительский,

Что я сам нашел свою долюшку

Без отцовского изволения.

«Грех с души сними, родна матушка,

Отпусти вину, родной батюшка, —

Сплю и вижу я: мне в поход идти».