Казалось, что, как и тот свадебный торт, она живет не в своем времени. Внешне она напоминала строгих, меланхоличных женщин с фотографий Джулии Маргарет Камерон: широко поставленные, опущенные глаза, овальное лицо с рельефными скулами, почти орлиный нос, бледная кожа, покрытая морщинами – как будто кто-то взял льняную бумагу, смял ее и тут же разгладил.

Она любила пляж, он успокаивал ее – дома ей никогда не удавалось достичь такого состояния. Она не купалась, не загорала и не участвовала в наших забавах, а вот гулять ей нравилось. Большую часть дня она читала – какой-нибудь поэтический сборник Эмили Дикинсон или роман одной из сестер Бронте; стопка книг аккуратно высилась рядом с ее парусиновым стулом. Когда она читала, ноздри ее трепетали, вдыхая соленый воздух. Это было самым близким подобием лечения на водах, на которое она соглашалась.

Мы с сестрами, такие же бледнокожие, как и мать, только темноволосые, брали себе по одеялу и зонтику и сразу после завтрака, облачившись в скромные купальные костюмы, занимали места на пляже. Там мы проводили почти весь день, там же и обедали – корзинку с едой присылали из гостиницы, эдакое декадентское пиршество: маленькие горшочки с фуа-гра, толстые ломтики ветчины и сыра эмменталь, французский багет и абрикосовый пирог. Иногда я ходила купаться со своей младшей сестренкой Хейзел, которую все звали Зили. Мы заходили в воду по пояс – плавать на глубине нам не разрешалось. Когда поднималась волна, подбираясь к нашим тогда еще весьма призрачным грудкам, мы бежали на мелководье, чтобы не пришлось сгорать от стыда от криков мамы, зовущей нас на берег.

– Может, прогуляемся к бухте? – однажды днем спросила она нас с Зили (судя по присутствию в гостинице папы, это был выходной). Как самые младшие и наименее циничные из сестер, мы были единственными, кто согласился бы на подобную экскурсию. Зили тут же начала торговаться.

– А можно я возьму черепашку в гостиницу? – спросила она.

– Ты же знаешь, что нельзя, – ответила мать.

– А фруктовый рожок можно?

И мы втроем пустились в путь: Белинда шла под зонтиком, а мы с Зили ринулись вперед вдоль длинной болотистой полосы из травы и песка, выискивая морских черепах и наслаждаясь безраздельным маминым вниманием. В тот день мы видели лишь пару черепах – их алмазные спинки и пятнистые панцири привели нас в восторг и полностью оправдали прогулку.

Белинда же, как всегда, больше интересовалась растениями.

– Это трава-галофит, – сказала она, показывая на участок зелени, похожий на огромную поляну, уходившую в море. – Помните, что это значит?

– Значит, что она может расти в соленой воде, – быстро сказала я, пока Зили не опомнилась.

– Верно, – сказала мама, довольная моим ответом. Она знала о растениях все.

Вскоре мы вернулись на пляж – мы с Зили к тому времени уже облизывали малиновое мороженое. За время нашего отсутствия семья не сдвинулась с места. Мои старшие сестры, Эстер и Розалинда, читали журналы, загорали и о чем-то сплетничали – они могли делать это дни напролет. Эстер была пухленькой, а Розалинда – высокой и изящной; в купальных костюмах этот контраст был более заметен, хотя бросалось в глаза даже не это, а то, что на их телах мерцал мелкий песок, покрывавший кожу поверх крема от солнца. Это мне запомнилось особенно отчетливо: их ноги и руки цвета румяных сахарных печений, которые еще не достали из печи, а сверху – слой коричневого сахара-песка, из-за чего их кожа казалась сладкой глазурью.

– К Рождеству они объявят о помолвке, – говорила Розалинда, когда мы подошли. Они с Эстер обсуждали каких-то своих друзей. – Она совершает ужасную ошибку. Помнишь, в каком кошмарном галстуке он пришел к ней на день рождения?

– Нельзя судить о мужчине по его галстуку, – сказала Эстер, похлопывая Розалинду по руке свернутым в трубочку журналом «Гламур».

– Разумеется, можно!

– Ну серьезно, Рози. По-моему, он милый.

– Так и хочется в это поверить, правда? – ответила Розалинда иронично, но беззлобно.

Мои средние сестры, Калла и Дафни, сидели, скрестив ноги, на своем одеяле, каждая погруженная в свое занятие. Калла записывала в блокнот стихи, укрываясь от солнца под зонтом и под широкополой шляпой. Дафни рисовала что-то акварелью в альбоме; после ланча и до вечера она съедала тонны еды – несколько длиннющих хот-догов и пару пакетов попкорна.

Они сидели рядом и занимались своими делами – эта мирная рутина лишь изредка прерывалась небольшими стычками.

– Ты мне капнула на ногу фиолетовой краской! – вскричала Калла, отталкивая от себя Дафни. – Теперь кажется, что у меня гангрена!

– Гангрена – разве это не романтично? – Дафни снова побрызгала краской на ноги Каллы. – Вся эта увядающая плоть. У Теннисона наверняка есть что-то об этом.

– Скорее, у Уитмана, – сказала Калла, покусывая карандаш. Казалось, что подобные размышления ее успокаивают.

Белинда неохотно вернулась на привычное место, со вздохом села на стул и взяла книгу.

– А с вами двумя что такое приключилось? – спросила Розалинда, испуганно разглядывая меня и Зили.

– Ваши рты такие… алые! – сказала Эстер.

– Фруктовый рожок на обратном пути, – сказала Зили, пока я вытирала рот пляжным полотенцем.

– Ты как будто голову у чайки откусила, – сказала Калла. – Гадость какая.

Потом все начали пререкаться, не помню уже, по какому поводу, как вдруг рядом послышался оглушительный всплеск воды. Вынырнув на поверхность, словно подводная лодка, со дна океана поднялось какое-то существо – по крайней мере, так я это помню. Мы не слышали, чтобы кто-то заходил в воду, только вдруг на том месте, где только что ничего не было, теперь стоял он – мужчина лет тридцати, обнаженный торс, прилипшие ко лбу завитки светлых волос, обтягивающие полосатые плавки.

До того момента я и не думала, что мужчины могут быть красивыми. Не то чтобы я почувствовала к нему влечение – скорее меня притягивала его внутренняя сила; в нем пульсировала жизнь, его кожа была цвета золотистого сиропа, а мышцы живота колыхались под кожей, будто флаг на ветру. Позднее мы узнали, что во время войны он был летчиком, героем: каких-то четыре года назад он бороздил небо над Японией, поливая огненным дождем людей на земле. Море или воздух, никакой разницы: он был повелителем стихий.

Спотыкаясь в волнах прибоя, он выбежал на берег в сопровождении своего товарища. Они шли, не разбирая дороги, смеясь и поддразнивая друг друга, и через пару секунд это морское существо едва не снесло наш островок. Он резко остановился и уставился сверху вниз на семерых женщин, поднявших к нему свои лица.

– Мадам, – сказал он Белинде, вмиг посерьезнев и склонив голову. – Прошу прощения. Надеюсь, мы вас не побеспокоили.

– Ничего страшного, – ответила она, отложив в сторону книгу стихов. Ее лицо было скрыто в тени зонта. Она посмотрела на море за его спиной. Он ничего для нее не значил, по крайней мере, тогда.

– Дамы, – продолжал он, кивнув моим сестрам и мне, пока мы дружно натягивали на себя полотенца, прикрывая ноги и руки. – Меня зовут Мэтью Мэйбрик.

Я в это время никак не могла оторвать взгляд от его симметричных красных сосков. Мама снова подняла на него взгляд, явно недовольная тем, что он все еще был здесь.

– Белинда Чэпел, – сказала она.

– Чэпел? Оружейная компания?

Она поморщилась, как и всегда при упоминании оружия. Дочери инстинктивно повернулись к ней, и тут заговорила Эстер, спеша предотвратить дальнейшую неловкость.

– Да, те самые Чэпелы, – весело сказала она, взглянув на Розалинду.

И вот так Эстер, которой только-только исполнилось девятнадцать, оказалась в эпицентре внимания Мэтью. Она была в купальном костюме: оранжевая юбочка, вышивка с бабочкой-монархом на груди. Он улыбнулся ей с высоты своего роста. Она еще выше подтянула полотенце, скромно сложив под собой ноги, и стряхнула темные кудри с плеч. Мэтью не отрывал от нее глаз, и, чуть помедлив, она встретила его взгляд; ее лицо было круглым, как морской гребешок, горящие глаза блестели, а глянцевые губы застыли в форме маленького сердечка. Мэтью довольно бесстыдно рассматривал ее, оценивая то, что было на виду, и явно додумывая то, чего видно не было. Он позволил своим глазам блуждать, где им вздумается, а потом повернулся к своему другу, стоявшему чуть позади.