В тот вечер, правда, облака поспешно сдуло появлением в приемной милого рыжеволосого создания с заметными признаками зрелости вокруг глаз. Оно переступало в ажитации с ноги на ногу, раскачивая лиловую шерсть пальто в пол, и барабанило потертым френчем по стеклянной столешнице стойки, за которой роботоподобно сидела, уткнувшись в экран ноутбука, Нинель.

– Ну, наконец. Я теперь войду, с вашего позволения? – увидев меня на пороге кабинета, решительно произнесла дамочка с недовольным видом и, не дожидаясь ответа, постучалась в только что закрытую за мной дверь.

Доктор Филипп был в своем лучшем демоноидном образе и не считал нужным реагировать на какие-то там проявления внешнего мира. Девушка снова постучала и снова уткнулась в отсутствие реакции. Выждав пару минут, осаждающая кабинет, как я тогда подумала, неврастеничка, занесла кулачок в третий раз, но стукнуть не успела. Дверь распахнулась, и из нее вышел доктор и, делая вид, что он в единственном числе и роде существует на третьей планете Солнечной системы. Он аккуратно отодвинул кулачок, словно поправил свисающий лист комнатной пальмы, и, глядя мельком в залитое желтым фонарным светом окно, пластично двинулся к выходу.

– Филипп! – окликнула его на грани истерики посетительница. – Да, сколько можно?! – только и успела выкрикнуть женщина перед глухим хлопком входной двери.

Нинель теперь отмерла и сочувственно посмотрела на нее.

– Не надо, Чарли, вы же знаете, что это бесполезно. – утешала натерпевшаяся от начальника ассистентка застывшую фигуру в лиловом пальто.

– Он принимал лекарства? – неожиданно спросила она.

– Я относила ему их час назад. Сейчас… – Нинель исчезла за дверью и вернулась с подносом, на котором стоял пустой стакан и нетронутые препараты.

Я все это время копалась с шарфом и блеском для губ перед зеркалом, поэтому вышли из кабинета доктора Осипова мы с Чарли практически одновременно. На улице совсем стемнело. Накрапывал мелкий дождь. А моя впечатлительная натура никак не могла позволить человеку с именем Чарли, которого к тому же отшили только что на моих глазах, ускользнуть из-под моего пера, поэтому я тут же предложила себя в качестве ее личного водителя на тот паршивый вечер. Сказала я это с присущим мне юмором и не малой долей женской солидарности, посему через пару минут мы уже мчались по вечерней московской акварели в направлении ближайшего приличного заведения.

Несмотря на пафосный стиль выбранного нами гастрономического буйства, мы с Чарли чувствовали себя попутчицами в скором ночном экспрессе. Две тревожные клуши, не знавшие друг друга ещё час назад, но подгоняемые наперегонки желанием обменяться схожим эмоциональным контекстом, где все события, разумеется, были вымышлены, а совпадения случайны. Управившись с огромной порцией печёного баклажана со страчателлой, Чарли, допивая манговый шприц, начала свой клинический спич…

Ученые утверждают, что…

80 000 000 000 нейронов содержит мозг: это в 11 раз превышает число людей на Земле. Если соединить все нейроны мозга в одну нить, то она растянется на 162 000 километров и 4 раза обернется вокруг Земли.

– Принцип надежды… Слышали о таком? – оторвав взгляд от каменной поверхности стола и устремив его беспокойные волны в мою даль, спросила Чарли.

Я, как уважающий себя журналист, не горела желанием признавать собственное невежество, но предпочла по-детски пожать плечами, позволяя ей побыть в роли наставника и насладиться моей непосредственностью.

– Он заключается в том, что человек изначально рассматривается, как существо, наделённое способностями. Человеку свойственно меняться, в нем есть качества и воля для преодоления проблем самыми разными способами. Надежда – это способность видеть шанс, способность видеть будущее решение вопроса. Надежда, обнадёживать, надежность, то, что удерживает возможность воплощения, вера в осуществление. Понимаете?

Пожатие плечами во второй раз сбило бы мою не особо устойчивую самооценку навзничь, поэтому я сделала вид, что ее посыл достиг ожидаемых глубин и вот-вот начнёт образовывать новые синоптические связи.

– Надежда, – продолжала Чарли, – маленькая Дочка Бога по словам Шарля Пеги, неведомое упование на Бога, доверие Богу.

– Нууу, это другое дело, – как бы выражали складки над моими изогнутыми в сомнении бровями, поддержанные едва различимым киванием.

– Мне последнее время очень хочется верить и надеяться. Ведь все остальное я уже перепробовала. Представьте себе замкнутый круг длиною в жизнь. – сказала Чарли, смерив взглядом окружность стола, за который нас усадил заботливый официант под завязку забитого зала со словами: «Придержал его специально для вас».

– Да, ладно? Мой любимый пространственный образ мыслей? Какая прелесть! – подумала я, приступая ко второй порции Розе.

– Не хилая такая дистанция, правда? – риторически предположила Чарли.

– Внушительная… – подтвердила я в ответ.

– Пробуждение, первый вдох и сразу следом мысленное: «Привет, как ты?», – или – «Как здорово, что ты есть!» или … Разные, в общем, вариации зависимого бреда. Изо дня в день, из года в год. Следом за робкими школьными приветствиями, поднятием одной брови или едва заметным кивком, после студенческих, улыбчивых и аритмичных приветствий. Те «как ты?» были то ежедневными, как и полагается в первые год-два влюбленности, то размеренно сошедшими на нет, то прерывистыми «как ты?» не то, чтобы бывших, но не случившихся. Чуть позже, раз в полгода – «привет, любимой студентке», «С Новым годом и днём рождения». У меня день рождения первого января. Мама до сих пор переживает, что лишила меня праздника. Ее поколение обожало праздники. Для нее это важно, в отличие от меня. Ненавижу праздновать.

Чарли уронила первую слезинку на стол, вторую поймала языком в уголке рта, взяла салфетку, промокнула обе полоски, сделала трясущийся выдох и продолжила:

– Затем снова и снова каждодневные мысленные «Привет, как?», мучительные годы взаимных воображаемых приветствий и прощаний: промозглых и солнечных, живительных и удушающих, – тысячи разноликих «Как же мне научиться жить без тебя?». Все более настойчивые «привет, о, снова ты, сколько можно?». Встречи, разговоры, ссоры, примирения, смех, трепет и все это по большей части в моем сугубо личном измерении.

Диалог с адресатом нескончаемых вопросов не редко прерывался внутренним карцером, старательно выскабливался из моего сознания, оставляя в нем лишь невидимые заражённые споры. Ухмыляясь в лицо своему же отражению, я отбрасывала его в дальний угол со словами:

– Что, Рита? Хочешь его? Хрен тебе. Посиди тут одна и подумай хорошенько. А если будешь орать, я тебе кислород перекрою. Усекла?

– Рита? – переспросила я, теряя ход ее мысли.

– Да, Рита. Меня зовут Рита, а Чарли меня называет только Филипп, ну, и его знакомые, с которыми я случайно временами пересекаюсь. Я ему в самом начале нашей истории рассказала, что мне снится сумасшедшая жена мистера Рочестера. Вы же помните… – не успела договорить она.

– Обижаете, филфак за плечами, – улыбнулась я.

– Так вот, он назвал меня выдумщицей Чарли в честь автора, но на английский манер, чтобы лучше звучало рядом с его именем.

– Ого, – застыла я в недоумении, – Такие имена с потолка не падают. Какой щедрый ваш Филипп.

– Да не то слово, люди смотрели на меня, как на идиотку, когда он меня так представлял своим.

– Это его «свои» идиоты. Чарли – это мечта, а не имя. Хотя вам и Рита очень идет, но Чарли звучит огненно.

– Ну, да, ну, да, он тоже так думал.

– Слушайте, а можно на «ты»? Я обычно долго привыкаю к людям, но почему-то не в этот раз. И потом я чувствую, что это наш не последний разговор. – предложила я, предположив, что ей так будет проще.

– Э-э-э… У меня с этим сложности я, наверное не смогу, – засомневалась Рита, профессионально очерчивая границы своего личного пространства.