– Сто восьмая? – я посмотрел прямо в глаза старлея.

Он отвел взгляд.

– Да.

– И у кого из этих троих мои пинки вызвали прерывание беременности? – я вложил в этот вопрос весь запас сарказма, точно зная, что он пропадет зря.

Старлей открыл ящик стола, достал оттуда синюю брошюрку с кодексом, нашел нужную страницу и протянул мне.

– Читай.

Я прочел.

– Вслух.

Я прочел вслух. Мы немного помолчали^[25].

– И что тут подходит под нашу ситуацию? – не выдержал я.

Он отобрал у меня брошюру и с каким-то садистским удовольствием зачитал:

– А вот – «выразившееся в неизгладимом обезображении лица». У Моисеева Родиона Андреевича на лице останутся шрамы... врачи говорят, что на всю жизнь.

– Всего-то?

Меня немного отпустило. Я было подумал, что Родион был каким-нибудь ментом под прикрытием, и я поломал тщательно выстроенную операцию советских спецслужб по поимке буржуйских диверсантов. Это часть вторая той статьи, и там сроки совсем зверские.

– Всего или не всего – это суд решит.

– Шрамы украшают мужчину... хотя я сомневаюсь, что он мужчина, но это пусть будет на его совести. В общем, так. Вы, конечно, можете попробовать подтянуть сюда сто восьмую, но я буду настаивать на сто одиннадцатой. Хотя, думаю, грамотный адвокат вообще добьется прекращения дела против меня. Тут, по-хорошему, надо их судить.

– За что?

– Хулиганство, например, – я пожал плечами. – Да и вообще, должно же государство как-то защищать законопослушных граждан от подобных наездов?

– А при чем тут машины?

– Какие машины? А... это я вместо беспочвенных угроз употребляю. Если поискать, можно найти и предыдущих парней, которым эта троица угрожала. Я вообще подозреваю, что они спекуляцией занимаются и живут на нетрудовые доходы.

– Это к делу не относится, гражданин Серов!

Я снова пожал плечами. Не относится – так не относится.

– Дайте мне бумагу и ручку, пожалуйста, – попросил я.

– Зачем?

– Накатаю на них встречную заяву, раз уж они пошли таким путем... то и будем разбираться официально. Хотя да, они трусы, только и могут втроем на одного выходить, поодиночке боятся. И правильно делают, кстати.

– Вы хотите превратить правосудие в балаган?

– Почему это?

– Сначала надо разобраться с жалобой, поданной в отношении вас!

– Одно другому не мешает, – парировал я.

***

В будущем права обвиняемых были одним из самых скандальных моментов реформы тюрем и прочего ФСИН. И я точно знал, что жалобы эти обвиняемые строчили, как на конвейере, чтобы хоть немного задолбать систему. Сейчас это не принято, но я пока и не обвиняемый. Нормальный мент, услышав предысторию вопроса, ненадолго отстал бы у меня, чтобы выяснить у заявителей, что именно происходит и какого, собственно говоря, хуя. С судебными перспективами дела, насколько я понимал, всё тоже было очень кисло, а у них, кажется, сейчас в ходу «палки» за обвинительные приговоры.

Но опер не попросил меня вернуться в коридор или вообще домой. И бумагу он мне не дал, а просто продолжил опрос. Я потребовал адвоката, а когда получил закономерный отказ, заявил, что мне нужны уже два листа бумаги – второй я собирался использовать для жалобы на старлея. Тому моя идея не понравилась, и он пообещал повесить на меня все нераскрытые убийства, которые были совершены в районе с начала ведения архива. Я в ответ пообещал, что сидеть мы будем в соседних камерах, потому что я укажу его соучастником и буду настаивать на своем после любого воздействия. Он пообещал отправить меня на психиатрическую экспертизу, потому что моё поведение очень напоминает бред умалишенного.

Наш высокоинтеллектуальный диалог прервало появление третьего действующего лица. Мужчина лет пятидесяти, в простом сером пиджаке и в роговых очках, с волосами, зачесанными назад, на хорошо заметную лысину – и с крайне невыразительным лицом.

– Вы к кому? – недовольно спросил старлей.

Мужчина повернулся всем телом и уставился на опера так, словно с ним заговорила какая-то неведомая науке животинка.

– Очевидно же – к вам, – ответил он.

– Я занят. Через полчаса освобожусь и приму вас... если вы не по личному вопросу. Тогда только во вторник, с четырех...

– Нет, я не по личному, – отрезал незнакомец. – Я по его делу, – короткий кивок в мою сторону, – которое вы ведете в нарушение всех процессуальных норм и правил.

– Адвокат? – старлей скривился. – Адвокат ему пока не положен. Я пока провожу опрос в рамках...

– Я знаю, что вы проводите, имел беседу с вашим непосредственным начальством, – судя по тону, беседа была так себе. – И нет, я не адвокат.

Он шагнул вперед, неуловимым движением вытащил откуда-то небольшое красное удостоверение и продемонстрировал его разворот старлею. Я не видел, что было внутри, но на бордовой обложке имелся небольшой герб Советского Союза, а также несколько тисненных золотом букв: КГБ СССР. У меня слегка затряслись внутренности. Интерес этого ведомства меня совсем не радовал. Простого оперативника я ещё мог заболтать, а вот проделать то же самое с сотрудником конторы глубокого бурения – уже нет.

– Это не ваша юрисдикция, – насупился старлей. – Обычная бытовуха...

– И тем не менее... – гэбешник дал понять, что главный тут он. – Вы можете изложить свои возражения вашему руководителю, майору Суханкину. Лично. Он у себя в кабинете, если вам интересно. А пока вы это делаете, я поговорю с... с этим человеком.

Под его взглядом старлей медленно поднялся и, суетно оглядываясь, вышел из комнаты. А незнакомец занял его стул.

– Ну здравствуй, Егор Серов. Приятно познакомиться. Меня попросил о помощи наш общий знакомый, и я не мог отказать. Я Валентин, называй меня пока так.

Он протянул мне руку над столом с бумагами, которые по мере разговора заполнял опер. Его рукопожатие оказалось очень крепким, но передавить меня он не пытался. Простое приветствие, ничего более.

***

– Рассказывай, в чем дело, только коротко, – потребовал Валентин. – Пока что я знаю, что ты почти поднял с пола уголовную статью, но мне интересно послушать твою точку зрения. И побыстрее.

– Вы не говорили с его начальством? – я кивнул вслед ушедшему старлею.

– Нет, почему же, говорил. И моё начальство с ними говорило. Разные ведомства, приходится идти очень кружными путями, – он оставался серьезным. – А теперь ты говори.

Я слегка смутился.

– Да особо нечего рассказывать. Моя девушка... Алла...

– Я знаю, дальше.

– У неё был когда-то парень. Они расстались, но он решил, что она не должна достаться другому. Ну и подсылал своих миньонов с наездами... может и сам приходил раньше, сейчас-то он в армии, вот они без него как-то справляются. Неделю назад они меня встретили и предупредили, чтобы я от Аллы ушел. А вчера снова заявились... Ну пришлось им нанести... как там в кодексе? – я указал на синюю брошюру. – Легкие телесные повреждения в рамках самообороны. А этот считает, что я их чуть ли не инвалидами сделал.

– А ты не сделал?

– Нет.

– Почему?

– Я добрый.

– Добрый он... – усмехнулся Валентин. – Так, что тут у него есть?

Он бесцеремонно залез в ящики стола и выудил оттуда тонкую картонную папку. На обложке не было ни номера дела, ни квалификации. А внутри лежали несколько рукописных листков – заявления, судя по отступам обращений.

– Так... так... так... любопытненько, – гэбешник бегло пробежал глазами по листкам и сложил их обратно, но папку в стол убирать не стал. – Вообще мышей не ловят. Заявления как под копирку писали, только и различий – в описании травм. Но вообще ты серьезно с ними поработал, судя по заключениям врачей, – он снова сунул нос в папку. – «Рваная рана правой щеки инородным предметом с отрывом части кожного покрова и мышечной ткани». Насколько я понимаюЭ то ты свои пугачи так использовал, добрый человек из Сезуана?