Мысли его нашли отражение в резолюции Центрального Комитета «О политике партии в области художественной литературы».

Фрунзе выступал перед выпускниками Высших военно-политических курсов. Во время речи острая боль исказила его лицо; побледневший, с широко открытыми глазами, он продолжал говорить, но словно в туман отодвинулись слушатели. Никто не заметил, как плохо ему в эти минуты.

Он с трудом доехал домой. Софья Алексеевна ахнула, увидев посеревшее лицо его, уложила в постель, вызвала врачей.

Врачи настояли на отдыхе, ему пришлось подчиниться. Вместе с женой и детьми он уехал в Крым. Соленый воздух моря, пряные запахи трав, покой и тишина временами помогали ему, но боли повторялись и он часто впадал в забытье. Очнувшись, спрашивал:

— Где мы? Что так ослепительно блещет в окнах?

— Это море, Зеленый Листок, — отвечала Софья Алексеевна.

Он приподнимал голову, вглядывался в морскую даль, переводил взор на берег, где, вскинув густые кроны, пошатывались от ветра кипарисы, и опять казалось ему: все кипарисы на морском берегу развертываются как зеленые знамена жизни.

За окном кровенели осенние клены, печально было в старом больничном парке, зябко засеивал землю дождь.

Михаил Фрунзе полулежал в кресле-качалке, испытывая неловкость от больничного халата. Белый покой палаты погружал в дремоту, но ум Фрунзе, привыкший к постоянной работе, сопротивлялся. Память тасовала годы, события, встречи, — они текли неосязаемо, бесконечно далекие и невозвратимые. Перед глазами проносились безмолвные конники, пролетали бесшумные тачанки, шли в атаку полки, поднимались и падали знамена. Вспоминались окровавленные уфимские степи, знойные пески Ферганской долины, гнилые воды Сиваша, разрушенные города, горящие села, бойцы с искаженными от гнева лицами, ликование народных собраний. Вспоминались и стихийные митинги, и речи, полные огня, и добровольцы, примыкавшие к регулярным войскам, и красные командиры, и белые генералы — храбрые защитники революции и заклятые ее враги.

Из глубин памяти возникали слова, фразы, изречения полководцев, политиков, поэтов, вызывая то радостное изумление, то невольный протест.

«Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой...» — это Гёте, могучий поэт. «Его крылатые строки всю жизнь были моим девизом», — благодарно подумал он.

«Мир устал от моих дел, я устал от моего безделья...» — вот слова, выразившие всю суть деятельности Наполеона, его так достойно начатой и так жалко оконченной жизни.

«Все средства хороши для достижения цели...» — так поучал когда-то своего князя Макиавелли, но мы отвергаем такой коварный совет. Подлые средства борьбы убивают не только идеи, но и саму революцию. Люди, следующие таким советам, становятся преступниками перед народом и историей.

Мысли его изменились. Он стал думать о самом важном и близком, чем жил в последние годы.

«Некстати я захворал, столько начатых дел пришлось отложить. Если будет новая война, то это будет война танков, самолетов, страшных сюрпризов техники. Тогда уже будет мало одной революционной сознательности и доблести: нужно техническое переоснащение армии. Это не фантазия, не праздная мечта, это — дело, не терпящее отлагательства. Спешить надо всегда сейчас и никогда потом», — повторил он любимый свой афоризм.

В такое время заболеть... Врачи настаивают на немедленной операции: язва желудка. «А не преувеличивается ли опасность? Я чувствую себя совсем хорошо, — возможно, врачи ошибаются».

Ложиться под нож хирурга нет желания: какое-то нехорошее предчувствие угнетает его. «Как жаль, что уехала Соня. Но нельзя было не отправить ее в туберкулезный санаторий. Бедная, она, наверно, умирает от страха за мою жизнь. Напишу ей успокоительное письмо».

Он стал искать бумагу и карандаш, перебирая на столе книги Клаузевица, маршала Фоша, дневники Наполеона.

Парк расплывался в мутной мгле, еле слышно постукивал в стекла дождь, неприятно стрекотала одинокая сорока.

Он писал: «Я чувствую себя абсолютно здоровым, и как-то смешно не только идти, но даже думать об операции». Он закончил письмо, запечатал конверт. «Едва ли мои слова успокоят Соню, но пусть знает, что я не волнуюсь».

Осторожно скрипнула дверь, в палату вошел Иосиф Гамбург в белом халате внакидку.

— Как самочувствие, Михаил? — бодрым, но не совсем естественным голосом спросил Гамбург. — Вид у тебя хороший, операция не страшит?

— Я солгу, если отвечу «нет», — просто ответил он. — Вот что, Иосиф, прошу тебя, в случае неблагоприятного исхода обратись к Центральному Комитету с просьбой: пусть похоронят меня в Шуе. Я люблю этот городок особой любовью и хотел бы лежать в его земле...

— К чему печальные мысли... Уверен, все будет чудесно...

— Ты обещаешь? — уже настойчиво спросил он.

— Обещаю, но...

— Еще прошу передать письмо Соне. — Он взял конверт, протянул Гамбургу. — Скажи — я помнил о ней, о детях до последней минуты.

— Нет, так нельзя. Если ты сомневаешься в исходе операции — откажись. Никто силой не заставит. Я пришел, чтобы развеселить тебя. Посмотри, что пишут о тебе англичане. — Гамбург вытащил из кармана английский журнал. — Вот, читай статью «Новый русский вождь».

Фрунзе пробежал глазами статью. Там было написано, что карьера Фрунзе обращает на себя внимание, что в нем течет кровь потомков древних римлян. Мать его — крестьянская девушка из Воронежа. В настоящее время Воронеж является городом, который дает имя области, граничащей с территорией донских казаков в Южной России, поэтому есть полная возможность предполагать, что в этой крестьянской девушке текла казачья кровь, а стало быть, в ней есть боевые качества. Соединение отдаленных римских предков с казачьей кровью очень легко может создать гения.

— Какой вздор! Сколько чепухи пишут люди... — Фрунзе отложил в сторону журнал.

— Да-с, крепко завинчено. Военная гениальность Фрунзе — результат слияния крови донской казачки с кровью римского центуриона, — рассмеялся Гамбург, стараясь придать своему голосу беззаботность,

Дежурная сестра объявила, что время свидания истекло. Фрунзе обнял на прощание Гамбурга, поцеловал его в щеку.

— Крепись, Михаил. Я буду сразу же после операции.

Дождь прекратился, с кленов медленно осыпались листья, и все тона, все оттенки сквозили в листопаде. Ему пришло на ум: в горах Тянь-Шаня только начинается осень. Яблони отягощены плодами, и каждое яблоко словно маленькая красная планета. По горным склонам спускаются сады, звездные скопления висят над его детством в Пишпеке. Если пойти из Пишпека в горы, можно добраться до Иссык-Куля, но идти и долго, и тяжело, и опасно. «Путник, идущий над пропастями Тянь-Шаня, помни, ты лишь слеза на реснице».

Он с тоской смотрел на падающие листья. Подул ветерок, листья закружились сильнее, и вот уже листопад забушевал за больничными окнами. Он вгляделся в оранжевое круженье, и вдруг из него проступили Небесные горы. Появились пики, ледники, пропасти; ширясь в размерах, росло горное озеро.

Над поверхностью озера летел орел. Летел над самой водой, едва шевеля крыльями. Время и бури сломили неукротимую волю, солнце погасло в зорких глазах

— Здравствуй, орел моей юности! Ты еще жив, дружище?

И почудилось ему — из сумеречной глубины гор сверкнула молния, орел метнулся ввысь, но, сложив крылья, рухнул в желтую мглу озера...

Революция подняла на высоты истории целый ряд выдающихся личностей. Их имена давно стали символом нашей революционной славы. У исторических личностей все значительно, все важно, даже промахи их, даже ошибки. Борьба за преобразование общества определяет значение выдающегося человека в истории, но для такой борьбы нужны ум, и талант, и энергия, и умение ориентироваться в сложных событиях жизни.

Иногда биография одного человека заключает в себе и мир, и время, в которое он жил.