Такое впечатление, что градостроители стали вести себя так же фривольно, как народившиеся дизайнеры haute couture, – им было невыносимо видеть здания из прошлогодней коллекции. Конец века
В период короткого затишья между окончанием эры Османа и приходом строителей métro, которые взялись перекапывать бульвары для прокладки подземных линий, у парижан наконец появилась возможность выйти на улицу и поразвлечься без риска надышаться строительной пылью.
Конец XIX века поистине стал Belle Epoque[110], и ее настроение отражено в галерее картин fi n de siècle[111], на которых запечатлены толпы парижан, совершающих променад по просторным новым бульварам. Если отвлечься от моды тех лет, бород и лошадей, уличные сцены очень напоминают современный Париж – деревья вдоль тротуаров уже закованы в железные решетки, защищающие стволы, а скамейки в точности такие, как сегодня, – широкие зеленые деревянные рейки в серой железной раме.
В пейзаже доминируют столики кафе, и музей предлагает вам зайти в одну из старинных брассери на Grand boulevard. Удалось сохранить приватный salon – красивый будуар в модернистском стиле с резной мебелью и растительным орнаментом, включая очень заманчивую кушетку. Именно в такую обстановку парижский джентльмен или респектабельный турист мог пригласить свою любовницу или платную компаньонку; едва она переступала порог, слух красотки услаждался соблазнительными приглашениями переместиться из-за столика на диван, и все это в сопровождении coupes de Champagne[112]. Тяжелые бархатные портьеры гарантировали полную приватность, в комнате была даже потайная дверь для незаметного ухода. Да-да, уже в 1890-х годах парижская культура адюльтера была частью городской архитектуры.
В этом вся прелесть музея Карнавале – благодаря разнообразию коллекции, ему удается воссоздать атмосферу города в каждый период его долгой и бурной истории, начиная с тех времен, когда Париж был деревушкой на речном берегу, и вплоть до наших дней, когда он превратился в самый рафинированный и манящий город Европы. Проведя пару часов в залах музея, вы сможете почувствовать прямую связь между парижанами каменного века с их глиняной посудой – и тайными любовниками, потягивающими шампанское из хрустальных бокалов, прежде чем предаться утехам на бархатной кушетке.
Город постоянства перемен
После столетия почти нескончаемого разрушения можно было предположить, что город станет холить и лелеять свою уцелевшую архитектуру. Но нет, если и говорить о постоянстве парижан, то оно проявляется в бесконечном желании перекраивать городской пейзаж.
Каким-то чудом Первая мировая война и нацистская оккупация пронеслись над Парижем, практически не причинив ему вреда. В 1914 году бои шли уже в нескольких километрах от города, пока за дело спасения не взялись парижские таксисты, которые перевезли тысячи солдат на передовую, а те героически сдерживали врага и, сами того не сознавая, стали родоначальниками позиционной войны.
В годы войны случались воздушные налеты, город бомбила артиллерия, в том числе и «Большая Берта» – гигантская пушка, стрелявшая за сто километров. В общей сложности от бомб и снарядов погибло около 500 парижан, хотя, если сравнивать с тем, как немцы прошлись по Северо-Восточной Франции, Париж отделался легким испугом, разве что была разрушена станция метро «Корвисар» (Corvisart) и пробило большую дыру в крыше церкви Нотр-Дам де Виктуар во Втором arrondissement.
Во Вторую мировую обстановка была поспокойнее – город сдался без боя, но в 1944 году Ville Lumière был близок к тому, чтобы погасить свои огни раз и навсегда. Это произошло, когда Гитлер приказал коменданту Парижа, генералу Дитриху фон Шолтитцу, уничтожить город перед отступлением. «Париж не должен достаться врагу, – сказал фюрер, – а если это все-таки случится, то пусть ему достанется груда камней». Генерал отдал приказ своим войскам запалить Гран-Пале, но, как мы уже говорили во второй главе, он все-таки ослушался фюрера и не привел в действие взрывные устройства, заложенные под главными памятниками Парижа. Возможно, Шолтитц действовал из инстинкта самосохранения, а вовсе не из любви к архитектуре. Сровняй он город с землей – и одному богу известно, что бы с ним сделали французы. Как бы то ни было, Париж вздохнул с облегчением, когда встретил своих освободителей целым и невредимым, если не считать шрамов, оставленных взрывом Гран-Пале, посеченных пулями улиц и угрызений совести.
Тем более странно, что после двух мировых войн город снова взялся уродовать свой исторический центр. В 1963 году был объявлен план «реновации» (читай: разрушения) огромного сегмента старомодного Правого берега, от Сены до Восточного вокзала. В 1968 году снова загрохотали ядра строительной техники, круша хрустальные дворцы «Лез-Аль» парижского продовольственного рынка. Огромный кусок квартала Марэ тоже был разрушен, вместе с его бесценными средневековыми лестницами, каменными каминами, резными балками и другими архитектурными излишествами, которые приводят в восторг агентов по недвижимости.
На их месте Париж соорудил подземный торговый центр, который нагло присвоил себе имя «Лез-Аль» (это все равно что назвать новый хайвей «Тенистой аллеей»); пластиковый город, названный Кварталом часов (комплекс апартаментов и фотокопировальных мастерских, который вроде бы и в самом центре, но жилье там дешевое, поскольку все ненавидят эти здания); и разноцветный модернистский тостер Бобур (или Центр Помпиду, как называют его туристы; собственно, это и есть его официальное название).
Лично мне нравится Бобур, и утешает тот факт, что «Лез-Аль» сидит верхом на тоннелях, которые засасывают в себя транспортные потоки от Лувра и выплевывают их в нескольких сотнях метрах к северу. Но, откровенно говоря, если бы была проявлена хоть чуточка уважения к истории, Марэ можно было бы сохранить в границах, вдвое превышающих нынешние, а торговый центр «Лез-Аль» разместить в рыночных павильонах XIX века.
И это не единственный печальный пример. На протяжении 1960-х годов Париж пытался превзойти Османа, втиснув автострады в уцелевшие средневековые улочки. Plan autoroutier pour Paris[113] был мечтой дорожных строителей, которых, видимо, огорчало то, что Париж выпадал из обширной национальной сети скоростных дорог. Им не терпелось пропустить высокоскоростные магистрали через весь город или под землей.
Спору нет, водители грузовиков были бы в восторге от возможности полюбоваться площадью Вогезов (Place des Vosges) в разгар марафона Кале-Бордо, да и туристским группам не пришлось бы останавливаться, чтобы посетить кладбище Пер-Лашез, – гиды могли бы показывать самые известные могилы по пути к туалетам в Тюильри, а оттуда, из Тюильри, с ветерком пронестись между ног Эйфелевой башни.
Если бы Plan autoroutier воплотили в жизнь, Париж имел бы не только périphérique по внешнему периметру и внутреннее кольцо Grands boulevards, но был бы расчерчен вдоль и поперек восемью четырех– или шестиполосными шоссе, а оба берега Сены стали бы магистралями.
Вышло так, что построены были только périph’ и часть дороги вдоль берега Сены. Вот почему сегодня, если заговорить с парижанами о les berges de la Seine (берегах Сены), они представят себе не мощеные дорожки и пешие прогулки вдоль острова Сен-Луи, а бесконечные автомобильные пробки. Правый берег превратился в бойкую автостраду от самой Эйфелевой башни до Берси на юго-восточной окраине города, а Левый берег был спасен только благодаря вмешательству президента Жискар д’Эстена в 1970-х годах.
Для жителей города эти новаторские идеи – что нож острый. В самом деле, над шеей Парижа ножом гильотины нависает вечная угроза модернизации. Как знать, вдруг кому в голову придет превратить Нотр-Дам в многоэтажный паркинг или сровнять Монмартр, чтобы построить на его месте городской аэропорт?
