Приняв решение, Гузаль уже не сомневалась, что жить ей осталось недолго. Надо только, чтобы ее мысли никто не узнал, для этого же ей необходимо твердо взять себя в руки, усыпить бдительность родителей, особенно мать. Гузаль казалось, что она всегда читает ее мысли, даже те, что еще могут появиться в ее голове. «Я прощаю отцу его гнев, прощаю муллу, потому что… не могу доказать вины. И Наргизу Юлдашевну прощаю за ненависть ко мне. Действительно, что я могу дать ее дочери, уродливая девушка-женщина? Повести по дурной тропе? Пусть живет, как хочет!»

Она встала и вышла из своего укрытия. Вечерело, солнце низко висело над горизонтом, кишлак же был окутан сизым дымком. Она мысленно простилась с Акджаром, с его улицами и деревьями, кинотеатром, со всем, что вошло в ее душу с молоком матери, но было так недружелюбно к ней. Захотелось в последний раз обойтись без насмешек случайно встретившихся злых языков, и поэтому Гузаль дождалась, когда опустится ночь, и пошла домой. Прошла мимо дома Рано, уже залитого огнями, мысленно простилась и с ней, но к кинотеатру не пошла, хотя сердце рвалось бросить прощальный взгляд на Батыра. То, что он рассмеялся ей в лицо, почему-то сейчас для нее не имело значения, ведь она шла на подвиг, и есть ли смысл в такой ситуации вспоминать мелочи.

Дома она поинтересовалась у матери об отце, но та ничего толком объяснить не смогла.

— Не знаю, с чего это он решил напиться сегодня, — сказала хола, — два мужика привели бесчувственного, лежит, как чурбан, и отрыгивается изредка. Наверно, с кем-нибудь из начальства поссорился, знаешь же, какой у него характер. Ладно, пусть спит, посмотрим, что он скажет утром, когда голова заболит. Ты-то как, а?

— Отлично, мамочка! — бодро воскликнула Гузаль и сама удивилась своему голосу, настолько он был естественным. — Пока принимали хлопок, время шло. Мне что, собирать на стол?

— Если не устала.

— Как всегда, мама. Уже привыкла, — Гузаль скрылась в комнате, вытащила из ящика стола плитку шоколада, которую купила как-то для братишки да и забыла о ней. Вынесла дастархан, расстелила на супе, принесла из кухни ложки и лепешки. Протянула Хабибу шоколад: — Держи, миленький, это тебе. — А после ужина, посадив Рахима на колени, чуть слышно прошептала ему на ушко: — Никогда, слышишь, никогда я больше не обижу тебя. Ты понял меня?

— Ага, бить не будешь, а шоколад принесешь.

— Бить не буду, бить…

Гузаль не спала. В третьем часу ночи, когда кишлак был объят глубокой тишиной, и ей было слышно, как посапывал отец на чарпае, Гузаль встала с постели и тенью скользнула вдоль голов сестер и Хабиба, легонько поцеловала всех. Затем на цыпочках прошла на кухню, нашла бидон с керосином, налила из него полную миску и облила свое платье. Странно, Даже холодок керосина, его острый запах, кажется, не почувствовала. Она делала свое дело так, словно оно было привычным. Нашла в потемках спички, решила было поджечь себя на кухне, но подумала, что может возникнуть пожар, гляди, и дом сгорит весь. Прошла на середину двора и чиркнула спичкой. Терпела, сколько могла, и уже теряя сознание крикнула:

— Мама! Мамочка, прощайте!..

ПРЕОДОЛЕТЬ СЕБЯ

Повесть

1

Негмат был не в духе. Оттого, что обманулся в своих ожиданиях, в самой крепкой вере в справедливость. Никак он не мог понять, что же такое произошло с управляющим трестом, с его заместителями, начальниками отделов и, наконец, с инструктором отдела транспорта и связи обкома партии, — со всеми, кто составлял высший орган треста — Совет. Почему эти люди вдруг все стали наивными в своих суждениях, хотя еще совсем недавно каждый из них был в его глазах кладезью мудрости, образцом принципиальности и мужественности, честности и непримиримости. Всех их Негмат считал надежной опорой в своих начинаниях, они подсказывали, ободряли, требовали. Сегодня они с недоумением переглядывались друг с другом за столом, пожимали плечами, смотрели на него удивленно, как на пришельца с другой планеты. Что-то чертили на листках перед собой, но весь их вид говорил: что за чушь несет этот товарищ, за кого нас принимает?! Если за младенцев, то мы давно вышли из этого возраста. Если за дилетантов, то не сидели бы здесь.

Да, совершен поворот, только причина Негмату пока неизвестна. Взяли и отчитали его, как мальчишку, да еще и предупредить не забыли, мол, смотри, парень, если что… то и оргвыводы могут последовать. Вот так!

Негмат сидел за рулем служебного «Москвича», из-за которого, — это особый разговор, — выслушал немало неприятных суждений в свой адрес от коллег, директоров автобаз, — по обе стороны дороги проносились поселки, поля созревающего хлопчатника, какие-то громадные щиты с аляповатыми рисунками, дорожные знаки ГАИ, но все это воспринималось им механически, как привычное, на что перестаешь реагировать, хоть и фиксируешь подсознательно. Он изредка бросал взгляд на стрелку указателя скорости, и если она забегала за цифру «80», сбрасывал газ. Впрочем, тоже автоматически, по привычке. Эту скорость он еще в институте определил для себя как самую оптимальную, на тот случай, понятно, если когда-нибудь обзаведется собственными «Жигулями» или, — чем черт не шутит! — персональной легковушкой.

Мысленно Негмат все еще был в большом кабинете управляющего, где за длинным приставным столом сидели члены Совета, а на стульях вдоль стены — приглашенные: директора автопредприятий, главные инженеры, главные специалисты и финансисты.

Совет собрался, как всегда по окончанию квартала, после сдачи подразделениями треста финансовых и статистических отчетов, собрался для того, чтобы обсудить итоги, выслушать товарищей с мест. Сначала выступали работники треста, каждый по своему отделу, приводили массу цифр, доводов, оправдывающих тот или иной промах, высказывали ряд предложений, советов, которые, по их мнению, должны в следующем квартале обеспечить выполнение плановых заданий по всем показателям. Никто из них не обошел вниманием Негмата, так что в этом плане он был вроде именинника. Оно и понятно, автобаза, которой он руководит, самая отстающая в тресте, хуже, чем ее показатели, как скаламбурил начальник отдела эксплуатации треста Салихов, только у нее самой.

— Послушаем директоров, — предложил управляющий Халилов после того, как все трестовские выступили. — Товарищ Урунов, прошу! — Он указал на трибуну, стоявшую в углу кабинета.

Негмат встал за нее, разложил перед собой бумаги. Предыдущие ораторы нарисовали ясную картину состояния дел в его автохозяйстве, добавить ему было нечего. И он молчал, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну, мы все — внимание, — напомнил Халилов, повернувшись к нему.

— О чем, собственно, говорить, Улаш Халилович, — произнес Негмат. — Вы все знаете, что коллектив нашего автохозяйства не закончил дела по наведению порядка, на свет выползают все новые и новые промахи прежнего руководства, и я, признаться, не могу сказать, когда все это оборвется. Все, что тут говорили товарищи, в общем-то верно, добавить что-либо я не могу.

— Да-а, — покачал головой первый заместитель управляющего Базаров, — почти два года работает человек и за все это время хоть бы какой сдвиг вперед. Одни неприятности. А ведь база была, товарищи, и какая база! На всю республику гремела, а?!

— Ну, вы знаете, почему она «гремела», — возразил ему Негмат, — и меня послали туда прервать этот пустой звон, навести порядок, а не поддерживать прежнюю «славу». Вот я и навожу, как могу. Во всяком случае, мы уже добились того, что никто нечестно заработанных денег не получает!

— У вас, товарищ Урунов, скоро вообще некому будет получать, — сказал заместитель управляющего по кадрам Цыпин. — Народ-то разбегается весь, можно сказать. В трест посыпались жалобы на вас. — Он вытащил из папки целую пачку писем. — Вот, полюбуйтесь! Из вашей базы и о вас! На промахи прежнего руководства можно ссылаться полгода, максимум год, а потом… потом они уже становятся вашими промахами, мил человек!