— Мое дело лечить скот от ящура и прочих болезней, — вставил он.

— Видите. И ему сказали: надо! Так же, как и мы вам говорим. Как вы отвечали на приказы командиров, Муминов?

— Там другое дело, — замялся он, — война!

— Здесь то же самое, я уже говорил вам. Впрочем, у меня звание майора, — то ли в шутку, то ли всерьез сказал секретарь и добавил строго: — Слушайте приказ, лейтенант. Сегодня в восемнадцать ноль-ноль приказываю вам прибыть в контору колхоза имени Сталина.

— Есть! — Муминов вскочил и щелкнул каблуками.

— Вопросы?

— Ясно.

— Выполняйте приказ.

Муминов четким строевым шагом направился к двери. Когда он взялся за ручку, секретарь остановил его.

— Зайдите в сектор партучета и возьмите прикрепительный талон. Пусть выпишут на сельсоветскую парторганизацию…

Когда Муминов вышел из райкома, на него брызнули лучи зимнего солнца. С веток деревьев на тротуар падали крупные капли воды, куски рыхлого снега. «Скоро весна», — подумал он…

3

Муминов намеревался найти Нияза в райзо и вместе с ним, если, конечно, у него дела закончились, вернуться в Джидасай или посидеть в какой-нибудь чайхане, поговорить, вспомнить друзей. Теперь об этом не могло быть и речи, и он быстро зашагал в сторону пристанционного поселка.

От тепла подтаяли комья на дороге, и Муминов шел, стараясь держаться правой стороны проселка, где, затененная рослым камышом, земля была твердой, как камень, и грязь не липла к подошве. Еще утром, направляясь в район, он заметил, что камыш сильно разросся: многие поля, которые до войны радовали глаз чистотой, были захлестнуты им. Не было б войны, подумалось ему, разве допустили бы джидасайцы и жители соседних кишлаков такое?! Пожалуй, за семь-то лет от самих тугаев уже ничего не осталось. А теперь, видно, придется начинать все сызнова.

Вспомнил минувшую ночь и самому стало стыдно, он почувствовал, как кровь прилила к лицу… Пока шла война, как-то не особенно думалось о встрече с женой, о том, как он себя поведет, что скажет, найдет ли те единственные для такого случая слова, сумеет ли приласкать. Думалось, конечно, но так, в общих чертах, по-книжному, скорее всего. А после победы, когда уже пришла уверенность, что такая встреча теперь уж обязательно состоится. Муминов возвращался мыслями к ней часто, но представить себе ее все равно не мог. Тот месяц, что прожил он с Марьям, остался словно сон в памяти. Но одно он помнил хорошо. Жена стыдилась его, боялась глядеть ему в глаза, супружеские обязанности, казалось, выполняла по принуждению.

Вчера за дастарханом он изредка бросал взгляды на жену, но она не отвечала ему тем же, сидела, накрывшись ситцевым платком, односложно, чуть слышно отвечая на его вопросы. Раньше, при всей своей стыдливости, она была смелее. А потом… Мать и сестренка хотели уйти в другую комнату, которая не топилась все годы войны, но Тураб попросил, чтобы постелили ему там. Марьям пришла к нему после того, как он изрядно намерзся в ледяной постели, и то под давлением матери. Муминов слышал обрывки разговора женщин, понял, что мать, произнося «это же твой муж вернулся, дочка!» посылала ее к нему, а та, наверно, страшилась и хотела остаться с ними.

Пришла. Легла рядом, точно притянутая арканом, будто ее впихнули в постель чужого мужчины. И только потом немного отошла, потеплела душой. Когда Муминов проснулся, она уже разводила огонь под очагом, готовя ширчай. Из дома они вышли вместе. Марьям и Айгуль сразу же за кишлаком свернули к ферме, а он пошел сюда. И теперь, возвращаясь в Джидасай, он думал, что встреча с женой была не такой, какой представлялась ему.

В кишлаке он сначала зашел домой. Надо было перекусить и немного отдохнуть. Спросил у матери о председателе колхоза.

— Халбутаев или Акбутаев фамилия его, сынок. Знаю, что бабник, кобель, об этом весь кишлак говорит… Да, прибегал Нияз, справлялся о тебе, сказал, чтобы шел в контору, он там будет ждать.

— Он же в районе должен быть, — сказал он.

— Говорит, вернули по срочному делу.

Пока он поел, подошли и те «восемнадцать ноль-ноль» секретаря райкома. Муминов пошел в контору. Здесь было много стариков, женщин и подростков. Среди них находились и бывшие фронтовики. Их можно было узнать по уже успевшим выгореть, а кое у кого и подлатанным гимнастеркам. Они окружили Саибназарова и о чем-то оживленно разговаривали с ним. Поздоровавшись со знакомыми, которые, услышав, что он вернулся, рано утром навестили его дом, и, как водится, поздравили, Муминов заглянул в бухгалтерию, а Нияз с папкой под мышкой шел ему навстречу. Они обнялись, похлопали друг друга по спине.

— Первый секретарь райкома приехал, — сообщил Нияз, — так что, извини, брат, сейчас у нас собрание будет. Потом поговорим как следует. Впрочем, чего это я, идем вместе, собрание ожидается бурным, услышишь, чем живут джидасайцы. Надеюсь, не собираешься удирать отсюда?

— Нет.

— Тогда идем.

Они вошли в пристройку сарайного типа, который служил клубом, если в нем не откармливали шелковичных червей или не хранили саман для быков. Собрание было действительно бурным. На прежнего председателя Акбутаева, невысокого жилистого мужчину, посыпалось столько обвинений, что тот не смел даже глаз поднять. Собрание вел секретарь райкома, а Нияз — протокол. Он быстро писал на страницах большой амбарной книги суть высказываний колхозников, их предложения и иногда подмигивал Турабу, сидевшему в первом ряду, у окна. Скамейки тут были дощатые, низкие, так что приходилось сидеть, чуть ли не уперевшись подбородком в колени. Колхозники единогласно проголосовали за то, чтобы снять Акбутаева с работы.

— В Джидасай вернулся ваш земляк, — начал секретарь райкома, — коммунист Тураб Муминов. На фронте он был командиром, и мы, подумав, решили рекомендовать его председателем колхоза вместо Акбутаева. Боевой командир, о чем можно судить по наградам, к тому же член партии. Я уверен, что он справится с обязанностями, да и… как бы сказать… ваш, местный, так что, если почувствуете, что не туда гнет, можете без обиняков высказать ему об этом в лицо.

— И Акбутаев не с луны свалился, — бросил кто-то в зале, — свой, джидасайский, а колхоз до ручки довел!

— Так вы что, против Муминова? — спросил секретарь.

— Не против, просто так я… Знаем мы Тураба, у него и отец, пусть земля пухом ему будет, работящий был мужик. Ставьте на голосование, райком-бобо.

За Муминова проголосовали все. Саибназаров проследил, чтобы Акбутаев при нем передал печать новому председателю.

— Если не справлюсь, — сказал Муминов, когда он, Нияз и секретарь райкома остались одни, — вы будете отвечать, Хошкельды-ака.

— У мира целый мир ума, Муминов, — ответил тот, — спрашивайте у людей, чего не знаете, они посоветуют только доброе. Главное, не жалеть себя, брат. Сейчас и здесь личный пример значит не меньше, чем на передовой. О том, что нужно быть, как все, делить с людьми их радости, печали поровну, быть честным и справедливым, везде и во всем, я не говорю. Это ваш партийный долг, уставные обязанности. — Он помолчал и добавил: — До начала весенних работ осталось немного, подумайте, ребята.

Секретарь райкома сел на коня и уехал, пообещав как-нибудь наведаться. Проводив его, друзья вернулись в контору. Это была небольшая приземистая глинобитная изба с земляными полами и крошечными окошечками. В единственной комнате, потолок которой был обит пожелтевшими от времени газетами, стояли три покосившихся стола.

— Вот мое рабочее место, — Нияз подошел к столу, над которым висела табличка «счетовод», — а тот, что у окна, принадлежит Кундузхон. Тебе отдаем почетный стол, раис-бобо, вот тот, напротив входа.

— Ладно, — сказал он, подсев к столу Нияза. Рядом стояла буржуйка, в окно была выведена труба от нее. На печке стоял черный от сажи чайник. — Рассказывай, где служил, как воевал?

— Везде пришлось, — ответил Гафуров, — в Карпатах и на Кавказе, в Крыму и Болгарии. Под Курском меня ранило, валялся полгода в госпитале. — Нияз заварил чай. — Потом уже в Болгарии шарахнуло осколком по руке. Видишь, пальцы не слушаются. — Он показал пальцы, вроде бы засохшие, но кровь пульсировала в них. — Говорят, пройдет, врачи предлагают все время массировать. Как жена встретила? — При этом он лукаво улыбнулся.