Повсюду множество пещер — жилых, оборонительных и даже хозяйственных со стойлами и кормушками для скота. В разных местах городища возведено несколько крепостных стен. Интересно сравнивать их между собой. Они словно каменные визитные карточки, оставленные многочисленными хозяевами города. По характеру кладки стен, размерам и тщательности обработки камней, как по почерку, археологи определяют последовательность нашествий и смен племен.
Через все городище протянулась главная улица. Вдоль нее не сохранилось почти ни одного дома, зато уцелел тротуар из узких плит. Мостовой служит поверхность скалы. Глядя на глубокие борозды от колес, как и в Эски-Кермене, особенно осязательно ощущаешь прошедшее.
В XIII веке город перешел во власть татар, превративших Фуллы в свою крепость. От этого времени остались мавзолей дочери хана Тахтомыша, развалины мечети и пещерная тюрьма в обрывах северного склона.
Со временем в нескольких километрах от Фулл вырос Бахчисарай, ставший столицей Крымского ханства. Татары покинули пещерный город, который вскоре стал называться Чуфут-Кале, по-тюркски Иудейский город. Это связано с тем, что после татар в городе поселились караимы[3]. Днем караимские купцы и ремесленники могли торговать и находиться в Бахчисарае, но с заходом солнца были обязаны возвращаться в крепость.
В конце XIX века, хотя давно уже кончились времена Крымского ханства, последние караимские семьи все не могли расстаться с Чуфут-Кале, где их предки обитали несколько столетий.
Если Крым — «исторический перекресток», через который прошло множество народов, то центр этого перекрестка должен лежать в маленьком зеленом ущелье, соединяющем Чуфут-Кале с Бахчисараем.
Вверху ущелья, среди сухого кустарника, сереют замшелые надгробия старого караимского кладбища. Ниже, в густом мелколесье, — гробница одного из татарских ханов. Над ней, как птичьи гнезда, прилепились строения Успенского пещерного монастыря. Факт существования здесь христианской обители — интереснейший исторический парадокс.
Именно из этих мест крымские татары несколько веков совершали разорительные набеги на русские, польские и литовские земли, а всего в получасе ходьбы от ханского дворца в Бахчисарае под пещерными сводами справляли службы православные монахи. Скорее в биологии, чем в истории, можно найти примеры подобного совместного существования столь различных организмов.
Разгадка заключается в том, что в монастыре татары всегда находили переводчиков и грамотных людей для дипломатических переговоров. Сюда они в сопровождении стражи могли отпускать на богомолье знатных русских пленных. В Успенской обители не раз бывал крупный военачальник и государственный деятель XVII века Василий Борисович Шереметьев, пробывший в татарском плену с 1660 по 1681 год. Упоминания о монастыре не раз встречаются в русских летописях.
Время пощадило Успенский монастырь. Пещеры, в которых размещались кельи и служебные помещения, хорошо сохранились. Рядом с ними маленький погост. Выше белеет наружная стена монастырской церкви, внутренними ее стенами служат своды пещер.
От церкви по узенькой тропинке вдоль обрыва можно подойти к основанию потайной лестницы, вырубленной в скале таким образом, что она совершенно не заметна со дна ущелья.
Я поднялся по щербатым ступеням на вершину широкого плато, ведущего в соседние долины. На севере, за минаретами Бахчисарая, небо было прозрачно и спокойно. Это степное небо, повисшее над равниной. На юге оно поднималось над морем и отражало синь его просторов. В той стороне — оживленный курортный берег, так не похожий на эти малолюдные и немного суровые места.
Крым всегда был страной контрастов. Когда-то контрасты его природы соответствовали превратностям исторических судеб. Теперь они остались единственным живым памятником тех далеких времен.
Л. Кривенко
ГОРЫ
Человека, впервые попавшего в горы, долго еще будет вводить в заблуждение оптический обман: далекое может оказаться близким, а близкое далеким.
Дороги, дороги… Когда едешь на машине, то кажется, что одно неосторожное движение руки, и… машина свалится в пропасть. Близость опасности мешает впитывать то, что видишь. Ждешь, чтобы скорей прибыть на место.
Шагая пешком, обнаруживаешь: дорога достаточно широка, чтобы разойтись, и если что и случится, то все зависит от тебя и твоей зоркости.
А раз все зависит от тебя самого, начинаешь понемногу вживаться в то, что тебя окружает, если и не вживаться, то хоть замечать, одним словом, не опасаться, а жить.
Орлы кругами ходят внизу. Дороги по горам вьются спиралью. Тот, кто идет прямо, быстро выдыхается.
…Касарская теснина.
Ардон, еще более яростный и непримиримый, чем Терек, словно напитанный слепой злобой, все на своем пути смывающий, казалось, пробил в скалах сперва себе ложе, а затем раздвинул это ложе до ущелья. Здесь можно только пройти, но жить здесь гремящий перекатывающий камни Ардон никому не даст.
Вниз можно смотреть, только подползая к отвесу.
В одном пролете ущелье сужается.
Старая дорога заросла травой. Рядом, в обход дороги, прорубили в скале тоннель, где всегда стоит ночь, сырость и блестит грязь, пахнущая навозом.
Там, внизу, где перекатывает камни Ардон, вросли валуны, в плешины которых вцепились корнями низкорослые кривоствольные сосны. Снизу тянет обжигающим холодом.
То светлеет, то темнеет, но никогда не светлеет настолько, чтобы прорезалась улыбка: когда светлело, то Ардон, казалось, еще злобнее громыхал.
Сторожевые башни — закоченевшие часовые.
В таких ущельях говорят:
— Пронеси, господи!
Тут даже Тимур, решивший во что бы то ни стало, перевалив хребет, войти в долину и завоевать весь мир, велел трубить отбой.
Отступление без сражения.
…Плачущие скалы, слоистые, точно облитые варом, и обрываются слезы, капля за каплей. Капли дробятся в водяную пыльцу, образующую радуги.
Здесь подземная жизнь пробивается слезами наружу.
А сияющие вдали снеговые вершины — обиталище вечной мерзлоты — кажутся жизнью рядом с этим нагромождением скал и кипящей воды в ночной полутьме ущелья.
Вдруг нас облепили мухи, да такие, что норовят лезть прямо в глаза. Горы стали как бы сглаживаться. Внезапно открылась долина, зеленая, облитая сквозным солнцем. Даже река замедлила бег, присмирела.
А выше мы увидели сбившуюся отару овец.
Селение Нар.
Здесь родился Коста Хетагуров, поэт, революционер-демократ.
Когда выходишь из тесной сакли, в которой родился Коста, то видишь внизу веселую речку с блестящей, вспыхивающей на солнце свежей пеной, веселые, как бы ровно подстриженные зеленые склоны, и вдали и близко снеговые вершины, излучающие здоровье.
И, смутно на эту картину взирая,
Познал он впервые любовь и печаль, —
писал Коста.
Любовь и печаль… Полюбив, мы уже боимся потерь, которые предчувствуем. Боимся потерь… вместо того чтобы купаться в солнце, пока оно не закатилось.
…Встречают черноголовые черноглазые дети и кричат:
— Турист, привет!
— Дай конфет!
Пришлось запастись леденцами.
Они ждут от нас гостинцев, как от гостей.
В самом деле, что это за гости, которые никого ничем не могут обрадовать?
…Еще выше — опять горы.
Горы я видел и прежде — горы курортного Черноморья. С пляжа, где люди оценивающе разглядывали друг друга, словно ставили свои тела на весы, горы казались отстраненными, бутафорскими.