Нынешним путникам, отправляющимся в плацкартных, купейных и мягких вагонах, полезно было бы знать, что в описываемые нами времена железнодорожный сервис был поистине сведен к минимуму. И включал только два вида услуг:

а) пассажиру обеспечивалось жесткое место и

б) ему предоставлялась возможность бесплатно получать в пути кипяток.

Что касается жесткого места, то это надо понимать не в переносном, а в буквальном смысле слова. Если бы в то время кто-нибудь потребовал у проводника матрац, накрахмаленную простыню, белоснежный пододеяльник, проводник решил бы, что пассажир определенно не в себе. Да и само жесткое место не имело тогда четких координат. Оно могло оказаться и под нижней лавкой, у батареи отопления, и на самой верхотуре, где нынче мирно дремлют, покачиваясь, кофры из красивого голубого, розового и черного пластика.

Не так просто обстояло дело и со второй услугой. Чтобы обеспечить всеобщее чаепитие, следовало на очередной станции мчаться в тот конец перрона, где стояла будочка с надписью, исполненной иногда еще с соблюдением правил старой орфографии: «Кипятокъ».

Целая индустрия поставляла проезжающим этот фыркающий и обжигающий продукт первой необходимости. Но и потреблялся он в количествах совершенно неимоверных. Жаль, не сохранилась статистика того времени. Она бы показала, что по количеству поглощаемого кипятка на душу пассажира в конце двадцатых годов мы уверенно занимали первое место в мире!

Но чьи все-таки желудки и души согревал тогда добрый кипяточек? Кто пробавлялся им, трясясь на вагонной полке и с тоской вспоминая домашние разносолы?

Это были разные люди, но среди них встречалось немало и таких, как Матвей Канюка.

Период нэпа к тому времени официально считался закончившимся. Прекратили существование концессии, позакрывались тресты и фирмы со смешанным капиталом, частные фабрички и торговые заведения. Но остались бывшие хозяева и хозяйчики, со скрежетом зубовным уступившие свои позиции, но не утратившие надежд на лучшее будущее и сумевшие припрятать кое-что из накопленных богатств.

Коллективизация была повой грозной бурей, обрушившейся на них. «Ликвидируем кулачество как класс!» — гремело над их головами. Это было пострашнее фининспектора с налогами и ликвидкома, описывавшего станки на полукустарных фабричонках. Сегодня берутся за куркулей, за «крепких» хозяев, а завтра могут добраться и до них, бывших суконщиков, кожевников, лесоторговцев. Ведь если хорошенько разобраться, то к какому классу их можно отнести? Не к пролетариям же!

Тогда вот и покинули они теплые гнезда, тогда и понесло их по разным путям-дорогам…

Поток не может быть бесконечным. Где-то сила инерции ослабевает, и он, подобно волне, достигнув песчаной отмели, растекается мелкими ручейками, оставляя после себя пену и мусор. Галаховка оказалась именно такой отмелью.

Только, в отличие от обычных отмелей, она была защищена обильной порослью хвойных и смешанных лесов, что составляло дополнительное удобство для поселенцев, не желавших, по понятным причинам, обосновываться на виду у всех. Колонизация Галаховки шла быстрыми темпами. И вскоре она уже представляла собой довольно крупное поселение, раздавшееся вширь по обе стороны пересекающей его железной дороги.

Но, кажется, пора нам от общих рассуждений перейти к конкретным событиям и посмотреть, как они развивались дальше.

Матвей Канюка собрал с прилавка кости, остатки мяса, помыл руки в рукомойнике, снял фартук и хотел уже захлопнуть витрину, как кто-то постучался в лавку.

— Кто там? — спросил Канюка и, на всякий случай пододвинув к себе остро отточенный топор, откинул крюк.

Вошел человек. Его можно было принять за рыночного контролера, за агента угрозыска, за фантазера наконец. Им он и оказался.

— Товарищ Канюка, — сказал человек, — я пришел сюда, чтобы исправить оплошность местных властей. Наблюдая за вашей работой, я пришел к заключению, что Галаховка еще никогда не имела такого отличного мясника, как вы. Я поздравляю вас. Виват! Правда, работаете вы несколько грубовато. Пересортица мясопродуктов — прием, достаточно хорошо изученный торговой инспекцией…

Чего вы хотите?

— Дать добрый совет.

— А кто вы такой, чтобы давать мне советы?

Человек, не говоря ни слова, протянул визитную карточку. На ней значилось:

«КАЙ ЮЛЬЕВИЧ ДИОГЕНОВ, исследователь-социолог, лектор-общественник.

Адрес: Галаховка, Б-16, до востребования»

— Ну и что? — спросил Канюка, прочитав карточку.

— Ну и ничего, — ответил Диогенов. Потом окинул взглядом лавку, отыскал табуретку и, небрежно смахнув с нее пыль, присел. — А вы всех посетителей встречаете так неприветливо?

— Ко мне сюда никто не заходит, — угрюмо пробурчал Канюка.

— И зря! Зря вы чураетесь общения с людьми, Канюка. Не знаю, пришлось ли вам познать хотя бы начала естественных наук. Но если бы вы даже поверхностно познакомились с трудами Дарвина, то на всю жизнь усвоили бы, что человек — существо коллективное. Отшельники, анахореты — это ведь из легенд, из литературы. В жизни люди держатся друг друга, они образуют сообщества.

— Вы что, в шайку меня хотите втянуть? Так не на такого напали!

— Какая профанация, какой утилитаризм! — воскликнул Диогенов, театрально заломив руки. — И вот ради таких тупиц, ради таких примитивных субъектов просветители прошлого придумывали теории лучшего социального устройства жизни на земле и шли за эти теории на казнь!

— А вы не ругайтесь! — предупредил Канюка. — В ругани нет толку, она до добра не доводит!

— Во-первых, в беседе с вами я употребляю общепринятые литературные термины. А во-вторых, цель моего визита — закончить беседу мирным соглашением. Вы слышали что-нибудь о кооперативном плане?

— Это про колхозы, что ли? Слыхали и видали!

— Я предполагаю, что какое-то из этих коллективных сельских хозяйств в свое время сильно вам помешало. Но нельзя ожесточаться против идеи кооперирования вообще. Вы где живете?

— Откупил тут у одного чудака развалюшку, в ней и живу!

— А зря!

— Опять зря? Что же мне, в общежитие идти?

— Не надо в общежитие, надо в кооператив идти. Чтобы жить по-человечески! Кстати, вы это заслужили…

— Откуда вам знать, что я заслужил и чего не заслужил?

— Откуда я знаю, скажу попозже. Но знаю твердо: юность ваша была нелегкой. Киргиз-кайсацкие степи — одна из самых суровых природных зон нашей страны. Летом — суховеи, зной, зимой — вьюги, метели. Заключение торговых сделок в такой дикой глуши — дело совсем не простое. Особенно если нужно купить не крынку молока, а целую отару овец или стадо молодых бычков, самою судьбою предназначенных на убой. Особенно если купить надо по дешевке, правда, отметив затем сделку обильной трапезой. Справедливости ради должен сказать, что все эти суровые условия вы выдерживали блестяще и мясное дело вашего отца Лазаря Порфирьевича Канюки процветало. До определенного времени, конечно, когда вы, прибыв в известные вам степи, столкнулись не со знакомыми кунаками-баями, а с колхозом. Да и ваше собственное фамильное мясное дело пришлось свернуть, поскольку оно не вписывалось в окружающий колхозно-совхозный пейзаж…

— А как вам стало известно о делах моего отца? Вы, часом, не следователь?

— Нет, я, часом, обыкновенный читатель. И познакомился однажды со статьей в областной газете, под довольно трафаретным заголовком «Крах фирмы Канюки». Это было давно, но статья мне почему-то запомнилась. И я пожалел тогда об этом столь хорошо налаженном деле…

Канюка тяжело вздохнул:

— Да, было дело! А как вы догадались, что я отношение к нему имел?

— Видите ли, товарищ Канюка, угадывание — моя профессия. А в данном случае дело было совсем несложным. Когда я увидел за витриной вашего торгового заведения табличку: «Продавец М. Л. Канюка», я сразу понял, что встретился не просто с человеком, носящим редкую фамилию. А именно с тем Канюкой, который когда-то носился по киргиз-кайсацким степям на горячем скакуне и, может быть, даже отбивал чужие гурты. Бывало такое?