Аграфена Сорокина, сорока трех лет, вдовая, живет с сыном-школьником в районном центре Нелюбцах — эти анкетные данные продавщицы Настасьин вызубрил на память, с тех пор как она появилась в поселковой торговой точке. Такая у него была привычка — запоминать биографии лиц, с которыми Кузьме приходилось сталкиваться по службе. А продавщица была как раз таким лицом, поскольку в обязанности участкового входило следить за тем, чтобы торговля в поселке шла исправно.

И до сих спор она была исправной. За те полтора года, как Аграфена приняла магазин, к участковому не поступало никаких жалоб и сигналов. Не случалось, чтобы Сорокина, или, как ее все звали в поселке, Груня, кому-нибудь нагрубила или отпустила негодный товар, не говоря уже об обсчете или обвешивании. Нет, такого за Груней не водилось. Многие ее даже хвалили за ровный, покладистый характер, какой поселковые старики и старухи высоко ценили.

И вот теперь продавщика сидела на ступеньках магазинного крылечка и, обхватив голоду руками, не то что плакала, а тихо стонала.

— Что случилось. Груня? — подойдя к ней, спросил Настасьин.

Продавщица подняла голову, увидела милиционера, и слезы брызнули из. ее глаз.

— Товарищ участковый, — с трудом выговаривая слова, промолвила она, — меня убить хотели… ножом. И выручку забрали… до копейки…

Настасьин зашел в расположенную рядом с магазином будку телефон-автомата и, позвонив дежурному по отделению, доложил о случившемся. А потом, чтобы не терять времени до прибытия оперативников, решил поподробнее расспросить продавщицу.

— Перестань хлюпать, Сорокина, — приказал он. — И давай докладывай по порядку.

Груня вытерла полой халата слезы и начала говорить. Судя по ее сбивчивому рассказу, произошло следующее.

Время было около часа дня, когда ушел с покупками последний посетитель. По опыту Груня знала, что теперь покупателей долго не будет, и хотела закрыть магазин на обед, поставила даже на плитку чайник, как ворвались они. Один высокий, другой ростом пониже. Высокий закрыл двери на крючок, а тот, что пониже, пригрозив Груне ножом, потребовал выручку. Груня соврала, что выручку вчера сдала, а тут в ящике за прилавком одна мелочь. И показала ящик. Тогда высокий грубо схватил Груню за плечо, толкнул ее в подсобку и запер. Бандиты стали искать деньги. И нашли, хотя приготовленную для сдачи вчерашнюю выручку — шестьсот пятьдесят рублей, завернутую в газету, Груня на всякий случай спрятала под стоящие на верхней полке трехлитровые банки с болгарским компотом. Но о том, что нашли, она узнала уже позднее. А оказавшись в подсобке, долго не могла прийти в себя от страха. Потом вспомнила, что из подсобки есть заставленный ящиками выход во двор. Тихонько освободила дверь и вышла. Спустила с привязи овчарку Милу, но та только ласкалась, лизала руки, но идти за Груней в подсобку не захотела. Когда Груня перелезла через забор и подняла переполох, жуликов уже след простыл.

— Ты запомнила их? — спросил Кузьма.

— Как тут запомнить, товарищ участковый, если они были в масках.

— В каких?

— Синих. Из женского чулка сделаны. Такого, как у меня. Аграфена откинула полу халата, и участковый увидел, что на продавщице чулки синего цвета.

Кузьма не удержался и сострил:

— Может быть, маски как раз из твоего чулка?

Продавщица глянула на милиционера с укоризной и, закрыв лицо руками, опять зарыдала. Между тем прибыла оперативная группа и начался осмотр места происшествия, опрос свидетелей.

Не будем, однако, утомлять читателя подробным описанием этих сцен: они хорошо известны ему по многочисленным приключенческим кинофильмам. Скажем только, что осмотр полностью подтвердил слова Аграфены. Магазинчик был весь переворошен, на полу валялся «Нелюбский вестник», в который, как показала Груня, была завернута выручка. Ящик за прилавком оказался пустым — налетчики не побрезговали и мелочью. Овчарка Мила бегала по двору и теперь злобно лаяла на незнакомых людей. Пришлось ее привязать.

Тут же выяснилось, что, помимо денег, налетчики захватили и кое-какой товар. А именно два ящика водки и ящик коньяку.

— Значит, у налетчиков была машина? — спросил, собственно ни к кому не обращаясь, старший следователь.

Зрелище двух мужчин, шагающих по поселку с ящиками спиртного в руках, показалось настолько неправдоподобным, что все согласно закивали: была машина, несомненно была. А тут нашлась и свидетельница — старушка, живущая напротив. Она слышала, как по улице проехала машина и остановилась у магазина.

— Видели вы ее? — спросил следователь.

— А как же! Я еще в окно глянула. Маленькая такая машина и беленькая.

— Номер?

— Был номер, как же не быть. Но только вот какой — не запомнила, не к чему было запоминать.

Хотя «маленьких» и «беленьких» машин («Запорожцы», «Жигули», «Москвичи») в районе была тьма-тьмущая, показания старушки сочли очень важными.

— Молодец, Настасьин, — похвалил старший следователь, — ценного свидетеля добыл.

Это была первая похвала, которую услышал участковый от вышестоящего работника, и она его очень обрадовала. А старший следователь еще больше подбодрил Кузьму:

— Действуй так дальше, Кузьма Минич. И мы еще покажем всем, что тоже умеем работать.

Закончив осмотр, оперативники опечатали магазин и вместе с Сорокиной (поехали в Нелюбцы, чтобы договориться с торгом о снятии остатков. Оживленно обсуждая происшествие, толпа стала медленно расходиться.

Прошло несколько дней. Кузьма много работал: опрашивал людей, встречался несколько раз с Сорокиной, бывал на станции, частенько появлялся в отделении. Коллеги встречали его уже не насмешками и подковырками, а уважительно говорили меж собой:

— А Кузя-то наш башковитым оказался. Глубоко копает.

— Да, настигнет он субчиков. Это как пить дать.

А на долю Кузьмы действительно подряд выпало несколько удач. Когда он порядком потолкался в пристанционном универмаге, то от молоденькой продавщицы узнал, что здесь за день до ограбления какие-то два парня купили у нее пару женских чулок.

— А какого цвета?

— Синие.

— Можешь указать приметы покупателей? — спросил участковый.

— Могу. Один был высокий, а другой пониже. Высокий еще говорил, что покупает чулки для невесты, а тот, что пониже, смеялся над ним.

А тут ревизор дорожный появился. Еду, говорит, вчера от Галаховки до сорок третьего километра. Хожу по вагонам, проездные билеты у пассажиров проверяю. И вот вижу двух парней. Под порядочными градусами едут да еще сидят и коньяк распивают. Я им намекаю, что тут, мол, не вагон-ресторан. А они мне в ответ: «Не препятствуй, начальник, за Груню пьем».

То, что встреча произошла на другой день после ограбления магазина, просто потрясло Кузьму. Еще не веря в удачу, он спросил:

— А какие хоть парни были, можете описать?

Ревизор откликнулся тут же:

— Да как тебе обрисовать их? Хмельные. Я их подробнее рассмотрел, когда в Коровине из вагона высаживал. Один высокий был, а другой пониже.

Все совпадало.

Старший следователь, когда Кузьма рассказал ему об этих парнях, даже на стуле подпрыгнул от радости:

— Молодец, Настасьин! Настоящий молоток. Вот схватим твоих гастролеров, и жди тогда повышения. Верняковое дело.

Но если говорить откровенно, то участковый и не думал о том, что его могут повысить в должности. Его устраивал более скромный вариант— пусть только обратят внимание, в приказе отметят, чтобы все знали: Кузьма Настасьин не даром свой милицейский хлеб ест.

Однако шли дни, а старшему следователю все не удавалось напасть на верный след налетчиков. Начальник отделения начал терять терпение:

— Когда же вы их повяжете наконец? Повисло на нас это дело! А все Настасьин виноват. Ведь не вдруг налетчики на ограбление решились: ходили, поди, присматривались, вынюхивали. А участковый глазами хлопал и проморгал, как преступный элемент в поселок просачивается.