«А месяца полтора назад поездом № 100 я ехал из Оренбурга в Свердловск. И как только он отошел, на радиоузле включили вагонную трансляцию. Репродукторы орали непрерывно вплоть до Орска, то есть до двадцати трех ноль-ноль. Такое, с позволения сказать, радиообслуживание способно довести человека до нервного расстройства».
Да, письмо уральца (есть немало и других аналогичных сигналов в редакции) настраивало отнюдь не на веселые размышления.
Кто не знает, что поезд сам по себе не бесшумен. Дико было бы прочитать сейчас в газетном очерке такую фразу: «Вдруг раздался, пронзительный свисток паровоза». Давно уже ушли на покой паровозы со свистками и гудками, мягче, глуше стал ход вагонов, да и подогнаны внутри детали так, чтобы ничего в пути не дребезжало и не стучало (о вагонах с дефектами мы не говорим — это, что называется, особая статья). Но вот радио…
В наш насыщенный электричеством, высокомеханизированный быт уверенно вошли, став обыденными, такие понятия, как утечка газа, утечка электричества. А может быть, с легкой руки вагонного главка МПС войдет и новый термин — утечка звука?
Нет, ни уралец, ни авторы других писем, ни сам автор фельетона не предлагают принять крайние меры: с корнем выдрать репродукторы и перерезать радиопровода.
Нет! Послушать в пути последние известия, спортивный репортаж, лирическую песенку — разве можно от всего этого отказаться?
Все дело в дозировке. Дозировке, силе звука и длительности поездного вещания. Ведь не выпустят на линию вагон с неисправной тормозной системой. Так почему же спокойно курсируют по стальным магистралям орущие во всю глотку репродукторы, которые невозможно утихомирить? Кто-то скажет: там безопасность движения, а тут так себе, третьестепенное дело. Нет, дело совсем не третьей степени, ибо сверхнормативные децибелы способны нанести тяжелое душевное увечье ни в чем не повинным пассажирам. И не единицам. Тысячам! Надо, вероятно, строго регламентировать и время трансляции, выбирая часы бодрствования вагонных жильцов.
Может быть, у моих читателей возникнут какие-то другие предложения? Давайте подумаем сообща.
Так заканчивался напечатанный в газете фельетон. Читатели подумали и живо откликнулись на него.
Инженер из Тулы С. Щ. предпослал своему письму-отклику весьма выразительный заголовок: «Звуковой разбой». И неспроста. Автор сообщает, что, путешествуя в поездах Москва — Красноярск, Сочи — Москва и многих других, он имел «удовольствие» подвергаться бичеванию взбесившимися децибелами. Бичевание, которое нельзя расценить иначе, как «покушение на здоровье людей».
Весьма тревожное письмо прислал также сотрудник Московского института «Желдорпроект». «Пассажиры, — пишет сопроводят в вагоне длительное время. Здесь, как ни в каком другом общественном месте, должна быть обстановка тишины, уюта, взаимного уважения. А что получается? Человек хочет отдохнуть, а его оглушают громоподобной музыкой. Да еще нередко музыкой пополам с хрипом».
Взывают о немедленных мерах многие другие письма. Один инженер из Волгограда внес даже такое конструктивное предложение: заменить динамики индивидуальными наушниками и выдавать их пассажирам за плату, как, например, за прокат постельного белья.
Естественно, что после опубликования фельетона редакция поинтересовалась мнением тех, «от кого это зависит». Разговор с Виктором Алексеевичем, начальником пассажирского отдела Главного управления вагонного хозяйства, был очень приятным, теплым и обнадеживающим.
Редакция: Виктор Алексеевич, как вы оцените высказанные в фельетоне критические замечания по поводу радиообслуживания пассажиров?
В. А.: Они справедливы.
Редакция: А что конкретно можно было бы предпринять, чтобы улучшить положение?
В. А.: Если хотите знать мое личное мнение, то я бы вообще запретил всякую музыку в вагоне. Люди хотят тишины, а ведь поезд и сам по себе не бесшумен…
Редакция: Сообщит ли управление свой отклик на фельетон?
В. А.: Непременно, мы уже подготовили ответ редакции, скоро получите.
Хоть и не скоро, но ответ все-таки был получен. Увы! От него веяло мерзлотой, как от вагона-холодильника:
«Максимальные мощности усилителя и радиоточек в вагоне пассажирского поезда выбраны из расчета удовлетворительной слышимости транслируемых передач при максимально допустимых шумах во время движения поезда. Для уменьшения громкости до желаемой каждая радиоточка оборудована регулятором громкости, которым пассажиры пользуются по своему усмотрению».
Так косноязычно и маловразумительно сообщило Управление вагонного хозяйства свое авторитетное мнение. А буквально на днях я путешествовал по Северо-Кавказской железной дороге и поздно вечером, когда все пассажиры уже дремали, попытался отыскать радиорегулятор, чтобы выключить звук. Я тщательно обшарил собственное купе, прошелся несколько раз по вагону, заглянул во все уголки, но тщетно: звук откуда-то лился широко и свободно, а регулятора нигде не было.
— Милый, кого ты все время ищешь? — добродушно спросила меня заспанная проводница.
— Регулятор громкости, чтобы радио выключить.
— Ишь чего захотел! — со смехом ответила проводница. — Я, почитай, пятый год с этим вагоном езжу, а регулятора твоего в глаза не видывала. Звук все время идет, а откуда он берется — никто не знает.
Мне ничего не оставалось, как пойти в свое купе и улечься, накрыв голову одеялом. Очень уж не хотелось становиться выпевающим пассажиром…
ШУМ ЗА СЦЕНОЙ
Фельетон написан совместно
с А. М. Шейниным
Эти строки мы пишем, уютно устроившись за столиком в просторном фойе областного драматического театра. Здесь прохладно, тихо и безлюдно. Труппа на гастролях, администрация в отпусках и служебных командировках. Мы остались одни и теперь можем без всяких помех заняться нашим исследованием.
Так что же нас интересует? Не театр вообще, не драматургия как литературный жанр, не сценическое искусство в глобальном масштабе, а лишь частность, можно сказать, мелкая, незначительная деталь. А именно — заключенная в скобках авторская ремарка и не всякая, но только одна. (Шум за сценой.) В каких случаях драматург прибегает к ней, что хочет с ее помощью выразить, подсказать зрителю? Попробуем выяснить эти вопросы, пользуясь примерами, сценами, взятыми из жизни театра, в стенах которого мы сейчас находимся.
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Теплый летний вечер. Одесское кафе. За столиком двое собеседников. Они толкуют о спектакле гастролирующего в Одессе областного театра.
1-Й СОБЕСЕДНИК. Значит, видел наших гостей?
2-Й СОБЕСЕДНИК. Видел.
1-Й СОБЕСЕДНИК. Ну и как?
2-Й СОБЕСЕДНИК. Спектакль разболтанный, давно к нему не прикасалась рука внимательного и заботливого мастера. Но исполнители выше всяких похвал. Особенно…
1-Й СОБЕСЕДНИК. Героиня?
2-Й СОБЕСЕДНИК. Да, она! Ты знаешь, я всю жизнь мечтал работать с такой исполнительницей. И мысленно представляю себе, как блестяще она выглядела бы в «Грозе», «Марии Стюарт». Поверь, у этой актрисы огромное будущее.
1-Й СОБЕСЕДНИК. А не преувеличиваешь? Ты всегда любил увлекаться…
2-Й СОБЕСЕДНИК. В делах театральных у меня точный глазомер, строгие, взыскательные оценки. И никакой любительщины. Попомни мои слова: быть ей народной актрисой республики! (Шум за сценой.)
СЦЕНА ВТОРАЯ
Тот же, но более поздний летний одесский вечер. Просторный, «семейный» номер в гостинице. В номере двое: «Он» — в областных культурных сферах лицо официальное, начальствующее, «Она» — его жена, актриса областного театра.
ОНА. Милый, ты не знаешь этого человека, что сидел в кафе неподалеку от нас и говорил о нашем спектакле?
ОН. Знаю, дорогая. Это приятель директора нашего театра, режиссер, он, кажется, из Золотого Рога.
