– Извините, говорю, товарищ, я думал, что это…
– Никаких контрпромиссов, гражданин! Видите плякат, ясно написано: «Курить у вистюбиль».
– Я, товарищ, думал, это и есть вистюбиль.
– Ну, то уж дело не мое, раз вы, гражданин, слабоваты в иностранном языке. Мое дело ликвидировать порядок. A то только дозволь инерцию публике, так получится сама вахканалия. Платите без прений!
Заплатил я три рубля.
И правильно. Изучай иностранные языки вовремя, тогда тебе за вистюбиль никто штрафа не пришпандорит.
Ответственность момента
В тот момент, когда аудитория была окончательно покорена силою ораторского красноречия, в тот самый момент, когда не только дежурный пожарный, но даже и члены президиума перестали зевать и начали внимательно слушать, в тот момент, когда сам оратор увидел, что его речь окончательно обошла все рифы и теперь спокойно полилась, как Днепр ниже порогов, – в тот самый момент в рот оратору влетела муха.
Оратор фыркнул, закашлялся, удивленно развел руками, словно хотел сказать: «Товарищи, в чем дело?», но потом решительно поймал муху кончиком языка и проглотил.
Конечно, если бы это событие произошло при других обстоятельствах, скажем, за обедом, можно было бы просто ликвидировать недоразумение. Выплюнул муху и баста.
Но плеваться на сцене перед публикой да еще в такой ответственный момент было абсолютно невозможно: неэстетично, некрасиво и некультурно, тем паче, что оратор битых два часа говорил о культурной революции.
В бане
Жарко!
Шумят души, шумят краны с холодною и горячею водой.
В облаках мягкого пара бродят голые фигуры: толстые, тонкие, длинные, присадистые, худые – всякие.
Фигуры сопят, стонут, охают, ахают. Не от боли, конечно, а от полного, можно сказать, удовольствия.
Моются товарищи.
Старенький хлипкий банщик Тихон производит, как он любит говорить, «усякие системы» над очередным клиентом.
Клиент, толстый, шарообразный субъект, лежит на мраморной скамейке и сопит, как кузнечный мех.
– Давненько вы не бывали в нас, Сила Степанович, – говорит, намыливая клиенту бока, – давненько, лет пять не заглядывали…. А в нас видите какой переворот у курсе политики произойшел – настоящая тебе матимирхвоза… Не те времена, не те, что и говорить не двадцатый годочек… Тогда, бывало, если припоминаете, Сила Степанович, чтоб достать такого вдовольствия, без аршинного мандата и не думай, и не гадай! А теперь – просю покорно: за рубляшик, а если ты профсоюзный член – за 85 коп. парься досхочу… Это как в купе. А которая публика низкоразрядного достоинства – можно и дешевле… Да! А порядки какие были – срам. Холод, грязь, в парной никаких функций. Ежель благородному человеку по программе выпариться надо, хоть плачь… Повернитесь бочком, пожалуйста, надо еще и с этого фланга систему произвести…
Сила поворачивается своим здоровенным «бочком».
– Так что скажете про наше заведение, Сила Степанович? Наверно, в двадцатом и мысли не было, как можно из хлева такую картинку соорудить?
– Все это так, – бормочет Сила, – все оно, конешно, харашо и даже дивно, а советская власть, безусловно, в чистоте понятия имеет и если б везде такая политика – лучшего и желать не надо… Но какая корысть, Тихон Радивонович, от той чистоты, раз душа твоя не знает покоя, раз ты, примером говоря, по профсоюзной линии свободное лицо… Ну вот, скажем, я. Ты меня спросил, почему я к вам долго не заходил. А причина тому, братец ты мой, очень простая и понятная… Сопричислен я, голубчик, к слободному алименту и помогаю правительству разные кампании проводить. Без меня ни одна кампания не обходится. Вот и теперь три дня как из дальних мест: принимал участие в снижении цен.
Последняя реплика заставила меня засмеяться. Сила опасливо оглянулся и, увидев меня, начал что-то тихо говорить Тихону. Я лишь разобрал: «Неосторожность… черт… еще чего доброго из тех… из смычкистов. Вишь, «глиста какая худосочная»…
Я отошел, чтоб не смущать Силу.
Вдогонку слышал только спокойный козлетон Тихона:
– А кто его знает: по голому человеку никакого хвакта кроме голого определить невозможно. Все мандаты в раздевалке остаются…
Маленький кругленький человечек полосовал веником высокую лысую фигуру по худой спине, и сладенький тенорок журчал:
– Я, дорогой мой Василь Дмитрович, хожу сюда каждую субботу. Без гигиены жить не могу. Меня еще покойница мамаша с мальства к гигиене приучила, побивши в палки на мне не один веник… Да и ревматизма моя жестокая того требует. А страдаю я ею, проклятущей, давно. Как прицепилась анахвема еще при царском гнете и не отпускает, хоть плачь. В Харькове за это время четырнадцать правителей сменилось, а она как засела и нет на нее никакой революции. Только тут и спасаюсь. Парок – от ревматизмы первеющое средство. И, благодарение Богу и совецкой власти, харашо на этом фронте стало. Баня, она хоть и коммунальная, а все тут пунктуально содействует, а в парной еще и не всякая комплекция выдержит, сами увидите, Василь Дмитрович.
В прошлую субботу я парился с приятелем своим Сергеем Ивановичем, так его, знаете, апоколипсический удар ударил.
Карету скорой помощи вызывали. Правда, Сергей Иванович необычайного корпуса человечище и веса он по старой системе – на пуды – пудов восемь, а на разные там километры, может, и больше, кто его знает, а все ж таки… Вы, кажется, готовы, Василь Дмитрович, так пойдемте париться, Господи благослови…
Я пошел в раздевалку. Уже одетый Сила Степанович прощался с Тихоном и говорил:
– Хотя по-вашему, по-совецкому, чаевые и есть позор трудящой личности, но я не могу без этого. На, возьми… А что, если та глиста еще моется?
– Моется, моется, Сила Степанович, покорно вас благодарю, моется.
«Глиста» одевалась.
И тут революция!
Чтобы повысить музыкальность среди красноармейцев, в Ленинграде организуют хоровые инструкторские курсы.
«Известия ЦИКа»
То ли дело старые времена.
Музыкальность сама повышалась, ибо как выйдет, бывало, фельдфебель – этот инструктор и дирижер – да как загнет певцам несколько музыкальных реплик, так аж стены раздвигаются от «царя туре-ах-мед-ско-го» или от «цыц, Дунька, молчи, Дунька!»
– Снова басы не в тую астролябию попали!! Выше! Выше-е-е, растуды твою налэво!!! Тенора, грубээ-е-е!! Рабинович! Обозначай шаг на месте, а не крути задом, как холодногорская торговка. Тоже защитничек Отечества…
………………………………………….
Одно слово, методы были преимущественно практические, а теория играла роль подсобную и то в случаях, так бы сказать, экстраординарных.
– Ой, штось-то я, ребята, замечаю, что началась юринда. Разве это пэние? Стоят и ротом двигают для маскировки. И хоть бы один-два, а то таких неизвестных игоистов расплодилось штук сорок…
– Дежурный! Собрать после молитвы всех «неизвестных» – список я дам – надо теорию загнуть, хоть и не люблю я етой канифоли… Р-р-раз-зойдись!!!
………………………………………..
– Да!.. Так знаэте вы, господа игоисты, што такое пэние? Для чего оно? Ты думаешь, Сидоренко, што ето так себе, «предмет» и больше ничего? А звесно ли тебе, необразованная твоя морда, што пэние кроме того, што веселит салдацкую душу, приносит пользу твоему ограниченному здоровью?
Оно розвиваить слизистую оболочку!!!
А как розвиваить, я вам, сукины сыны, сейчас объясню.
У каждого человека в горле есть клапан. За тем клапаном есть перепонка. Или, по-ученому, слизистая оболочка.
И вот, как ты поешь, из тебя – через груди – выходит напор из воздуха и дергает тую перепонку, как струну.
Значить, и грудям – розвития, и перепонке – розвития и… дурной твоей голове – розвития, потому как не будет через твою дурную голову от начальства замечания и не будешь ты без смены на кухне картошку чистить.
