Виса понимает, что я прав. А если даже и не прав – ничего это не меняет. Потому что мы им сейчас нужны больше чем они нам. Хотя… так или иначе, все за одну ногу висим… рядом.

– Если я Оздоева найду… Что ему сказать? – давит из себя Виса

– Оздоева? Если младшего, то ничего, стреляй сразу. Тебе зачтется, Героя сразу получишь, ну и все остальное. А если старшего найдешь… скажи ему, пожалуй, вот что. Пусть он сам своего выродка найдет и кончит. И мне в подарок голову пошлет. А если нет, то скажи, я Аллахом клянусь. Если где-то в России взорвется, я весь его тейп уничтожу, человека за человеком. Всех, от мала до велика. И ты знаешь, Виса, это не треп. Так что скажи ему – пусть лучше сам. Или Аюб – или все его родственники. Так ему и передай…

Чтобы переждать момент, пока Виса не даст результат – а я почему то был уверен, что, по крайней мере, Адама он найдет – я перелетел в Ростов. Здесь я буду два дня, пока готовятся остальные. Потом – либо Стамбул, либо Дубаи.

Из Москвы сообщения шли скупо, видимо, ради безопасности решили не просто засекретить всё и вся – а помалкивать в тряпочку. И это правильно. Я не уверен, что американцы не раскололи нашу связь. Помнится, еще при моей службе было предположение, что в наших системах есть техническая уязвимость. И эта история со сливом информации об агентах, один из которых помогает ЦРУ на протяжении целого поколения – еще больше убеждает меня (и не одного меня) что уязвимость именно техническая. Иначе бы они молчали.

Шефом местного УФСБ был Дима Черных. Я его знал с 90-ых, еще с первой Чечни. И он был в числе тех региональных оперов, которых наскоро собрали с бору по сосенке и бросили в зимний Грозный. Ни знания языка, ни карт нормальных, ни оперативной обстановки – ФСБ там не работала толком года три. Нам даже задачу толком не поставили. Как и военным. Знаете, кстати, какой инструктаж дали Майкопской бригаде перед тем, как отправить на смерть? Лавочки не ломать!

Понятно, что Дима меня встретил хорошо, поехали на Левбердон. Левбердон – это Левый берег Дона. Там можно и по-богатому посидеть, и по-бедному, но мы просто взяли мяса, зелени, помидоров и пива. Установили мангал, пиво в сетку и в воду; теплоходы, буксиры плывут, чайки…

Димыч ничего не спрашивал. Только одно, мимоходом:

– Совсем всё хреново?

Я кивнул,

– Б…, только зажили как люди. И – на тебе!

Я его понимал…

Ростов-на-Дону – это ведь одно из тех мест, в которых понимаешь, что будущее у России – есть. Россия почему-то сильна окраинами. Что Питер, что Ростов, что Новороссийск, что Ебург, что Владик, что Новосиб – всё сильные города, сильные области, и близко нет сравнения с нищим замкадьем Центральной России, с умирающими старинными русскими городами, которым по тысяче лет и более. Но Ростов – он даже на общем фоне окраинного нашего благополучия отличается. Столица целого южного макрорегиона, ворота Кавказа с растущим населением, с разнообразной и работающей промышленностью, с портами, со складами – со всем, чем нужно. Как то так получилось, что не выбита здесь оказалась до конца ни казачья сноровка, ни южная оборотистость – и теперь, когда всё можно, – они-то и развернулись во всю ширь. Всё тут есть, всё делается, порт аж гудит, дороги строятся, лес кранов над городом, аэропорт огромный отгрохали. Так получилось, что Ростов стал как бы воротами в мир для Донецка и для Луганска, как бы столицей региона. Там ты никто, тебя никто не признаёт – а сюда приехал, как на ярмарку, что надо купил, что надо продал. И, как и во всех хороших, растущих регионах – нет тут национализма, никто не смотрит, не спрашивает, русский ты, украинец, армянин или еще кто – тут даже чеченцы не выступают5. Речпорт весь завален донецким и луганским углем, обратно идет всё, что нужно для республик. Но кроме этого – расходятся во все стороны табак, зерно, кукуруза, вертолеты, комбайны и много чего еще. Потому-то и Левбердон гудит, стройка тут вовсю идет, люди отдыхают, шашлычок жарят, водку, если и пьют, то в меру. Не то что в замкадье… там пьют так чтобы забыться сразу, чтобы не видеть того, что вокруг делается. Здесь сидят весело, уверенно в завтрашний день смотрят…

Но это потому, что они не знают про Аюба Оздоева. Вот решит эта мразь, что следующим будет Ростов – и кончится всё. Разом.

Плохо это. Плохо. Решать надо. Из-под земли гада достать. И вопрос не в том, что он знает, а что – нет, а в том, что нельзя на нас руку поднимать.

– Что, семью вывозить? – спросил Димыч.

– Вывезти-то вывези, – сказал я, – лишним не будет. Только… хрен вот им. Во все рыло…

…

Я не ошибся. Виса нашёл. Уже через сутки – нашёл.

Его преимущество было в том, что он был одним из них, а не одним из нас. Чеченцы, кавказцы… – на Ближнем Востоке свои. И они мусульмане. Правоверные. Значит – свои дважды. Им расскажут и покажут то, что никогда не расскажут и не покажут кяфиру. Вот почему параллельная, никому не известная наша спецслужба на Востоке куда эффективнее ЦРУ США.

Мы приехали в аэропорт – но не новый, Платов, а старый. Его пока не снесли под застройку и взлетка была целой. Стояли и ждали, глядя на зарево огней городка. И думали – каждый про своё.

Виса прилетел на вертолете. У него был небольшой вертолет – не МИ8, а Белл, уральской сборки. Шикуют чеченцы. Шикуют.

– Нашел, – выпалил Виса несолидно, все-таки пятьдесят лет человеку – едва он сошел на бетонку аэропорта.

– Где?

– Он ничего не знает.

– Где? – повторил вопрос я.

– Он готов встретиться. На безопасной территории. Он хочет все объяснить.

– Где именно?

– В Абу-Даби. Во дворце…

Вот даже как. Заходят с козырей. Впрочем, я не удивлен. Адам был не просто вором, он был талантливым схемщиком и финансистом. Я не удивлен, если его талант там оказался востребован уже местной элитой.

– Его что, семья эмира крышует?

– Похоже, что так, – Иса развел руками.

Я бы мог сказать, – а если я американцам намекну, кто относится к оси зла? Но я не сказал. И не должен был сказать. Потому что это наше дело. Коза, так сказать, ностра. Я могу убить весь род Адама и чеченцы это поймут, как месть, но вот выдать его на расправу американцам я не могу. Потому что это уже предательство. И все будут знать об этом. А так же знать и то, что главные отныне – не русские, а американцы.

Вот такая вот она – кавказская политика ХХI века. Кавказ можно любить, а можно ненавидеть – но если ты работаешь тут, то принимай их правила и живи по ним. Иначе ничего не выйдет…

– Обращение привез?

– Да, записали, – засуетился Иса.

Обращение старейшин, как я и просил. Посмотрю, конечно, на досуге… перед тем как в дело пускать. Знаете… парадокс нашей чеченской политики в том, что мы выступаем с консервативных позиций. Очень большая ошибка думать, что при Дудаеве, а потом и при Масхадове в Чечне был шариат. Дудаев, например – судя по фамилии, происходил из горских евреев (дада), а название его тейпа переводилось как «платящие дань». До войны он выступал с предложениями почитать не пятницу, а субботу, и совершать намаз не пять раз в день, а три – в любой исламской стране его зарезали бы после первого же такого предложения. В отрядах боевиков – практически никто не совершал намаз, все пили водку, некоторые практивовали гомосексуализм. Я сам слышал, как один из чеченских полевых командиров на постое назвал местного муллу придурком – за глаза, конечно. В конечном итоге – на нашу сторону перешел муфтий Чечни Ахмад Кадыров именно потому, что видел – никакого ислама в Чечне нет, и со временем Чечня становится всё более греховной.

А сейчас в Чечне как раз внедряется настоящий ислам. При Дудаеве никто не покрывался – сейчас покрытых женщин хватает, как впрочем, и не покрытых. Все больше чеченцев совершают хадж, все больше священнослужителей – заканчивают школу в Мекке, перед тем как служить, получают степень в фикхе. Все больше и больше чеченцев понимает, что ислам – это не правоверные против неверных, это жесткая система самоограничения и воспитания, и нельзя пить водку и думать, что в этом нет греха, если в Коране сказано только про вино. Как сказал один мулла – главный джихад мы ведем против себя самих, против нашего безверия, лени, греховности…