На дорогу учитель стукнул Савку слегка по затылку и сказал:
- Ты, цыплок, тоже, с мозгами, как и твой брат. Через месяц читать будешь!
Савка летел домой, не видя дороги…
- Бабушка… через месяц… я буду… читать! - закричал он, задыхаясь от бега, ещё с порога. Бабушка прижала его к себе на минутку, а отец сказал, счастливо смеясь:
- А я уж думал, что тебя для первого-то разу без обеда оставили, аль и вовсе - на ночёвку. Дай, думаю, ему кусок хлеба отнесу.
Все, смеясь, усаживаются за стол обедать: только и ждали Савку с Петькой.
САВКА УЧИТСЯ
Савка скоро перестал дичиться.
Учитель так, дружелюбно и просто говорил с ребятами, так охотно отвечал на их -вопросы, что Савка прильнул к нему всей душой. Жадно ловил он каждое его слово, г переводя глаза в тот «класс», в каком занимался учитель. Но учитель тотчас же это замечал.
- Эй ты, льняная голова! (У Савки были белые, выгоревшие от солнца волосы.) Рано тебе на второй класс глаза пялить! Знай сверчок свой шесток! Пиши свои палочки!
И Савка виновато хватал грифелёк и с удвоенным старанием царапал палочки, высунув от усердия кончик языка.
Савка быстро разгадал тайну «бы-а-ба» и «вы-а-ва». И когда это произошло, он весь затрепетал от счастья, как исследователь, раскрывший одну из великих тайн природы. Да так оно и есть: разве грамота не величайшая тайна человеческого ума!
Свою первую страницу, самостоятельно прочитанную в классе, он перечитал потом дома всем по очереди: отцу, бабушке, братьям, Апроське и даже телушке.
С тех пор Савка читал всё, что попадалось под руку. Но найти печатное слово в савки-ной деревне было нелегко. Школьная библиотека вся умещалась на одной полке учительского шкафчика.
В чахоточной груди учителя горел неугасимый огонь любви к детям, любви к народу. Он отдавал своим ученикам не только свой труд и время, но и часть своего скудного заработка, лишая себя самого необходимого, чтобы купить ребятам книги, будящие мысль, воспитывающие настоящего человека. И для самого учителя книга была и другом, и советчиком, и радостью.
Как учил первый савкин учитель своих учеников! Какие слова он находил, чтобы донести до детских сердец мысли о праве народа на свободу, на справедливость, на лучшую жизнь! Великая сила помогала ему забывать свою болезнь и щедро делить между детьми неугасимый огонь своего сердца, свою любовь к Родине, к её народу!
Как-то Савка рассказал ему случай с онучами. Учитель незаметно повернул ребячью мысль от обиды на кулака к сознанию необходимости борьбы с ним. И закончил речь наказом: «Учись, Савка! Без учёбы ни кулака, ни нужды не одолеешь!»
Зимой - учёба, с ранней весны до поздней осени - батрачество, так, чередуясь, пролетели три года… Как птицы мимо окна.
С окончанием Савкой школы в семье стало три работника - три батрака. Жить полегчало, но ненадолго: старшие дочери «заневестились», две сразу. Без приданого - хоть по пятнадцать рублей за каждой! - никто не возьмёт: богатому бедняцкие дочери не нужны, а у бедного жениха у самого ничего нет. С чем же жизнь женатую начинать? Пришлось семье расстаться с коровой… На «коровьи деньги» справили две свадьбы и два приданых.
Вскоре едоков в семье ещё меньше стало: две девочки помладше умерли «от горлышка» - болезнь такая ходила по деревне.
Отца с сыновьями звали на работу охотно - старательные люди! - и семья жила теперь, не голодая. Раньше жили куда хуже. Но Савка затосковал… Душа его рвалась на простор, к свету, к тем людям, о которых так хорошо рассказывалось в книжках учителя.
И Савка решил ехать на шахты… Для домашней работы отцовых и петькиных рук достаточно, а за приработком лучше уж под землю лезть, чем батрачить у кулаков. Подумали все вчетвером - отец, бабка, Петька, Савка - и одобрили это решение.
Отец, Петька и двое друзей-сверстников пошли провожать Савку до станции.
По совету свата, который сам в молодости был шахтёром, решили отправлять Савку тотчас же по окончании уборки, чтобы до холодов успел жизнь свою устроить, а то и замёрзнуть недолго.
Тот же сват обещал выправить Савке удостоверение в волости.
- Два годочка не хватает, ну, да не беда: за бутылку водки припишут…
И действительно, года Савке приписали.
ПРОЩАНИЕ
Быстро проходят последние дни уборки, и настаёт назначенный день отъезда.
С раннего утра в хату начинают приходить провожающие, родные и соседи. Женщины держатся возле бабки, мужчины обступают Савку. Каждый старается дать ему в дорогу какое-нибудь наставление, совет, предостережение. Савка смущён общим вниманием и тоскливо оглядывает углы родной избы. Среди взрослых, бородатых людей его небольшая, хоть и коренастая, фигурка выглядит совсем детской.
Савка отправляется в путь не один. С ним едет ещё парень с другого конца деревни, сын зажиточного крестьянина. Савкин конец деревни к станции ближе, но заходить за Савкой Андрей не будет. Во-первых, потому что богатому непристойно заходить за бедняком, а во-вторых, у Савки свои провожатые, а у Андрея свои. Те поедут на лошадях, а Савка со своими пойдёт пешком. Встреча назначена на станции. Андрею на лошади можно поехать к вечеру, вдоволь нагулявшись с гостями, а Савке надобно с утра: дорога трудная, грязь по колено, а до станции пятнадцать вёрст.
Савка уже одет по-дорожному.
- Ну, пора собираться, - говорит сват Аким; он человек бывалый и командует проводами.
Мужчины садятся на лавки у окон, женщины - на приступочки возле печки. Мужчины молчат, хмуро глядя в пол: думают, верно, о нужде, которая гонит их детей из дому за куском хлеба. О ней же, владычице, думают и бабы, утирая глаза. Посидели минуты две, встали.
Бабушка подала внуку холщовый мешочек с сухарями и десятком печёных яиц и припала к его голове.
На этот раз она плакала вволю, не сдерживая слёз… Знала, что прощается с внуком навсегда: об этом говорили ей её годы. Понимал это и Савка. И тоже плакал, не отирая и не скрывая слёз.
Бабушка ощупывает в последний раз зашитую в подкладку Внукова пиджака трёшку - всё его достояние «на крайний случай» - и медяки в его кармане на расходы. Билет не предусмотрен: бедняк должен ехать «зайцем». Крестит последними безнадёжными крестами… Знает наперёд, что не спасут они внука ни от толчков кондуктора, когда тот будет вытаскивать Савку, «зайца», из-под лавки вагона, ни от голодной боли в животе, ни от холода. Не было ещё помощи божьей ни в каких случаях бабкиной жизни… Но она всё-таки молит о ней бога, жарко глядя на образа и покрывая грудь внука крестами.
Наконец все выходят из избы. Отец, Петька, двое друзей-сверстников провожают Савку до станции. Остальные остаются у околицы, глядя им вслед…
Долго видны на бледном осеннем небе тёмные фигуры людей: в чистом поле, как в море, далеко видно. Потом соседи один за другим расходятся.
А бабка всё стоит, прижавши старые руки к груди. Смотрит до тех пор, пока люди не превращаются в чёрные точки.
Но вот и их не видно…
Тяжело вздыхая и шатаясь не то от горя, не то от старости, идёт она домой…
Она не обольщает себя надеждой на лёгкий успех внука в новой жизни. Подростки нередко уезжали из деревни на шахты, но редко кто достигал там благополучия. Большая часть теряла здоровье от каторжного труда. Многие гибли от аварий. А кое-кто попадал «на лёгкую дорожку» и делался завсегдатаем кабаков. И лишь немногим удавалось устроиться так, чтобы и семье высылать понемногу денег на хозяйство и самим жить, не голодая. В деревне долго обычно шли разговоры, когда кто-нибудь приезжал с шахты «в костюме и при часах». Это казалось верхом благополучия, добытого каторжным шахтёрским трудом.