После похорон стало немного легче. Мороз, разливавшийся по всему телу, отступил, оставаясь лишь в сердце. Данут осознал вдруг, что он не ел несколько дней, а вспомнив, на него навалился жгучий голод. В самом поселке ничего съедобного не нашлось. Дома сожжены, ямы, где хранились остатки зерна, ограблены, а уцелевшие погреба очищены до самого льда, куда складывался выловленный улов. Можно бы сделать острогу из ножа, сходить на море, поймать какую-нибудь рыбину, но сил почти не осталось. Данут вспомнил о своей волокуше. С трудом добрел до нее и вытащил ту самую скляницу с самым-самым вкусным медом, что собирался подарить невесте. Мед показался горьким, но силы восстанавливал.

Данут уже не надеялся отыскать в развалинах собственного дома отцовский меч и шкатулку, но к собственному удивлению, обнаружил тайник нетронутым. Отец как-то сказал, что лучшие тайники те, которые не выглядят тайниками. Прямо во дворе, рядом с дверями, торчал столбик, вкопанный в землю. Вроде бы, чтобы дверь не стукалась о стенку. Если его потянуть, внутри будет тайник с двумя кожаными свертками.

Столбик остался на месте, почти не обгорел. Меч вышел легко, а вот со шкатулкой пришлось повозиться – начавшаяся обваливаться земля плотно закупорила вход. Странно, что отец решил положить меч в тайник, если обычно он вешал его на стену. (Хотя, почему странно? Он же говорил, что дома не ночевал…)

Присев у пепелища своего дома, Данут осторожно развернулся сверток с мечом. Не удержавшись, вытянул клинок из ножен, крутанул, сделав «восьмерку». Эх, придти бы ему дня на два раньше, да будь у него меч, он бы…

Но здравый смысл подсказывал, что будь он здесь, то скорее всего, с норгами бы ему не совладать. Лежал бы рядом с земляками и, хорошо, если бы кто-то похоронил их останки.

Бережно отложив в сторону меч, развернул сверток поменьше. Плоская деревянная шкатулка, обитая по углам не то медью, не то еще чем-то, длиной с вершок, а шириной в пядь. Данут знал, что там хранятся нехитрые драгоценности, оставшиеся после матери, но все-таки открыл крышку. Сверху лежало несколько кожаных лоскутков, с выжженным (или вытравленным?) клеймом. Клейма потерты, но угадывался герб Тангейна – кормовая часть галеры с флагом. Данут всегда изумлялся, что городские купцы готовы давать за никчемные кусочки так много товаров! Ладно, авось и ему они на что сгодятся.

Под векшами примостились пара серебряных колечек с какими-то камушками и серебряный же медальон, с изображением странной бабы с толстым пузом.

Рассматривая немудреное богатство, Данут вдруг подумал, что он ничего не знает о своем отце. Знал только, что тот был воином, сражался в Аркалльской битве. Но про саму битву он знал лишь со слов других рыбаков, да купцов, привозивших товары. Отец никогда ни о чем не рассказывал.

А у отца-то, оказывается, есть брат, да не простой, а купец, в самом Тангейне. Раньше отец о нем не говорил. Ничего Милуд не рассказывал и о матери Данута, а сам юноша этим никогда не интересовался. Знал лишь, что отец появился в рыбацком поселке лет пятнадцать назад, когда ему было всего два года. Но с того самого момента, как он себя помнил, парень считал поморский поселок своей родиной, а себя – его коренным жителем. Кто была его мать, что с ней случилось? Но вблизи моря, где жизнь каждодневно преподносит загадки для дня сегодняшнего, днями прошлыми не принято интересоваться. И даже сверстники ни разу не спросили – а где, мол, твоя мать? Мало ли кого нет. Может, медведь в лесу задрал, или на промысле утонула. Все бывает.

Жители приняли бывшего воина и его сына радушно. Отсыпали им зерна, по первому времени поделились рыбой и мясом, определили на постой. То есть, помогли человеку встать на ноги, а дальше уже он сам должен делать шаги, помощников здесь нет.

Жить вблизи моря, и не ходить на промысел невозможно, а море Вотрана быстро покажет, кто на что годен. Рыбу Милуд не очень любил ловить, зато в охоте на морского зверя ему не было равных. Гарпун в твердой руке мало чем отличается от копья, а острый глаз позволяет пробить насквозь не только врага, но и моржа на льдине, или поразить кашалота в самое сердце. Года не прошло, как пришлого воина стали считать своим, а вскоре избрали в число старейшин – рассудителен, опытен, да еще и грамотный, что было редкостью. С появлением Милуда даже обмен с городскими купцами пошел бойчее, потому что тот хорошо знал, что и сколько стоит и не позволял теперь менять песцовую шкурку на пару наконечников для стрел, а целую китовью шкуру на топор. Купцы поворчали, но стали менять по-иному, чуточку честнее. Ну, чтобы совсем честно, как все понимали, такого просто не может быть. Не родился еще тот купец, что не обманывал бы покупателя.

То, что Милуд пришел без жены, так это совсем прекрасно. Нелегкий промысел и море Вотрана постоянно вырывал мужчин из женских объятий, а тои из самой жизни. Вдовых женщин и девок, желающих скрасить остаток жизни немолодого, но еще сильного воина, было немало. Но Милуд так и не сделал свой выбор. Построил собственный дом и жил один, воспитывая сына. Впрочем, так оно было и лучше. В поселке поговаривали, что ушлые молодухи договаривались между собой – кто сегодня зовет славного молодца на постой. Ну, или самой прийти, чтобы по хозяйству помочь. И приходили, и пытались помочь, хотя отец и сам хорошо справлялся с делами, а потом и сына научил не только мечом и кулаками махать, книжки читать, а еще варить, и стирать. Ну и бегали по поселку дети, как две капли воды похожие на Милуда, которым он помогал, чем мог. За это не осуждали ни вдов, ни тем паче, «доброго молодца». С одинокого мужика, какой спрос? А то, что по бабам ходит, так правильно делает. В поселке бывало, что и сами жены отпускали мужей «в гости». А что делать? Чтобы жить дальше, нужны дети. А где их брать, если отцы постоянно уходят в море, гибнут там? Тот же Антюшка появился на свет, потому что его родной отец (фу, что и сказал-то? Ну, пусть будет муж его матери, так правильнее.) ушел в море и не вернулся. А спустя два года, когда Лексу сыскался живой и здоровый (оказывается, занесла нелегкая в Тангейн, где рыбаку поначалу даже понравилось, но потом домой потянуло) у него уже бегал по двору сынок. И что теперь делать? Гнать бабу из дому, идти разбираться с Милудом Таггертом? Винить некого, кроме себя. Подумав немного и, почесав затылок, Лекса лишь хмыкнул и взял ребятенка на руки. Потом, чтобы первенцу было не скучно, заделал ему пару братьев и сестренку.

Где же они теперь, сводные братья?

Рука Данута снова потянулась к рукоятке меча. Подумалось, что герои книг обязательно бы поклялись на могиле отомстить норгам страшной местью. Представив, как он стоит около могилы, криво ухмыльнулся. Милуд (пока ни язык, ни мозг не могут осознать, что отец покойный!) точно бы посмеялся. Чего не любил старый воин, так это лишних слов. «Никогда никого не пугай, – наставлял он. – Не сотрясай воздух. Хочешь убить – убей!». Нет, он не станет клясться. И мстить не станет. Просто, в один прекрасный день, он доберется до норгов и перебьет их всех.

Человек создан слабым. Бегает медленно, скачет плохо. У него нет теплой шкуры, позволяющей спать на голой земле, острых когтей, которыми можно добывать пищу. И избалован донельзя. Не хочет кушать свежее сырое мясо, пить воду прямо из речки. Посему, люди строят дома, ставят в них очаги, а на воздух выходят, намотав на себя побольше тряпок. На охоте человек предпочитает бить зверя из лука, или протыкать копьем, чтобы потом жарить сочные куски над огнем, а еще лучше – варить на мясе вкусную похлебку. Стало быть, везде и всюду нас сопровождают орудия и оружие, вещи и предметы.

Но в дороге, особенно если идешь пешком, следует обходиться лишь тем, что способен нести на себе. А иначе, далеко не уйдешь.

Так, или примерно так рассуждал Данут, собираясь в путь. В зимовке, куда юноша ушел от сожженного жилья, было немного полезных вещей, но они были. Но все, что может пригодиться в дороге, вовсе не означает, что это «всё» можно тащить с собой.