— Так о чем я? — говорит профессор Беркутов.

— О константе взаимодействия Ферми в эксперименте по упругому рассеянию антинейтрино на протонах, — отвечает Баклажан.

Они сидят за столиком на веранде. Солнце ярко светит над Гагрой.

Писатель Никанор Валерьянович Баклажан, приключенец и фантаст, беседует с профессором Беркутовым о проблемах слабых взаимодействий.

Весь стол завален у них схемами, расчетами, чертежами и формулами, на который стоит гриф «Совершенно секретно».

— Не забудьте о волновых функциях гармонического осциллятора поля, — говорит профессор. — Имейте также в виду пространственное описание квантового состояния нейтринного поля, лоренцово вращение, реперные компоненты лагранжиана и истинную тензорную плотность третьего ранга.

— А связано ли спинорное поле с существованием мелкозернистой топологии? — задумчиво спрашивает Баклажан и переходит к оценке возмущения нейтринного поля в вакуумном состоянии.

Вместо ответа Беркутов начинает торопливо писать на листе бумаги релятивистское волновое уравнение для нейтрино в искривленном пространстве в дираковской четырехкомпонентной форме и двухкомпонентной форме Паули-Ли-Янга.

Нюра, племянница Беркутова, сидит с ним и явно скучает. Она не отрывает взгляда от лица молодого человека за соседним столиком, хотя по его лицу видно, что он фарцовщик, алкоголик и наркоман.

Он сидит с человеком джентльменской наружности, который, наклонившись к нему, шепчет:

— Вы понимайт, о чем они говоряйт?.

— Да где нам, дядя Вася, — уныло бормочет фарцовщик по имени Серафим Полушкин. — Мы больше по части Христа продать. Иконки то есть…

— Христа продавайт, пока я вас не завербовайт! — яростно хрипит «дядя Вася». — Нам надо узнавайт, что происходит в нейтрино! Этого требовайт босс! Сделаем вот что, — от волнения он переходит на чистейший русский язык. — Вы подойдете к ним с одной стороны и постараетесь незаметно положить ноги на стол — в левой подошве у вас вмонтирован новейший микрофотоаппарат «Пи-пи-си». А я отвлеку их с другой стороны.

За третьим столиком сидят тоже двое. Один плотный, бритоголовый мужчина средних лет с умными усталыми глазами. Любой второгодник догадается, что его фамилия если не Пронин, то уж наверняка Быстров. А седина на висках наталкивает на мысль, что он уже не майор, а подполковник.

Второй — юный, широкоплечий, видимо, очень сильный, с густыми светлыми волосами, падающими на смуглое лицо, с прекрасными белыми зубами и ясными синими глазами. Он хмуро смотрит на Нюру, не отрывающую глаз от лица молодого христопродавца.

Тем временем Серафим Полушкин и его собеседник подходят к столику Беркутова и Баклажана с двух сторон.

В ту же секунду юноша с хрустом заламывает руки и ноги Полушкина за спину, а Быстров (Пронин) приставляет холодное дуло пистолета к спине «джентльмена» со словами:

— Руки вверх, Ланкастер!

Нюра, поняв свою ошибку, устремляет красивые глаза на юношу и застенчиво шепчет:

— Приходите сегодня к нам на танцы.

Лейтенант улыбается и от избытка чувств так ударяет Серафима Полушкина кулаком по шее, что у того внутри что-то трескается и он обмякает.

Когда шпионов уводят, Беркутов продолжает:

— Кстати, а является ли метрический континуум некоей магической средой, которая в одном случае, будучи искривленной, представляет гравитационное поле, в другом, будучи локально скрученной, — долгоживущие концентрации массы-энергии?

— Да! — говорит Баклажан. — Несомненно! — И со счастливой улыбкой откидывается на спинку кресла. Он знает теперь, о чем будет его следующая повестушка.

СЛАВА БОЦМАНА МУРЕНОВА

(Константан Паустовский)

У боцмана Муренова тряслись голова и уши.

— Вы не знаете, — кричал он, — вы не знаете, кто я! Я артист! Вы не были в Африке. Мальчишки! Вы не знаете, как пахнут спелые фиги! Они пахнут фигово! Вы не видели обезьяньего счастья. О Генрих Гейне, Генрих Гейне, почему ты не ловил со мной форель на Котельнической набережной!..

Африканскую ночь написал Гоген.

Пышное солнце, будто сошедшее со страниц Анатоля Франса, напоминало апельсин, который раздавила мадам Лисапед на углу Ришельевской у магазина Альшванга.

— Вас не баюкали на пиратском корабле напевы Чимарозо! — крикнул боцман, и серые слезы потекли по его рыжей бороде.

Варвара, сестра старого боцмана, подошла к нам. В руках она держала секстан, похожий на эолову арфу.

От Варвары пряно пахло луком и страстью.

Она подошла к нам вплотную, и грудь ее заколыхалась, как блистающие облака над розовым морем в изумрудной Балаклаве.

— Старый шарлатан! — воскликнула она свистящим басом. — Сухопутная крыса! Он уже сидит здесь и ничего, не знает. Боже ж ты мой! Поимей в виду, я имею через тебя неприятность. Наш крокодил перепил английской соды и ругается по-французски. Это какой-то бедлам!

— Да, — печально сказал Муренов и заплакал, — у меня на языке типун. Налейте мне вина. Что понимаешь ты, гомеопатка, в тоске бегемота? Что значат крокодиловы слезы для твоей пропахшей клопами души?

Из секстана полились звуки Грига.

Грязно-белый кот по прозвищу «Десять процентов» потерся о Варварины ноги.

Боцман Муренов вышел во двор.

Журчащие звуки наполнили наши сердца восторгом, близким к неземному блаженству

МАТЕРОЕ ПРОЩАНИЕ

(Валентин Распутин)

Поднялась Ангара, затоплять стало остров и деревню.

Да тут еще где-то ГЭС городить начали, Евтушенка туда из Америки приехал, в общем, пошло дело.

Вот-вот затопит!

Старик Богувдул мог только рычать и матюкаться. За та и любили его старухи: как загнет так и вспоминается молодость…

Старухи собирались за самоваром, жгли лучину, скырмыкали, жулькали, прукали и говорели, говорели:

— Опосле очередного, значитця, навроде лутше посередь.

— Однуё назадь утресь-то присбираться. А куды от ее?

— Да хоть туды! Куды держим.

— Издрябнем. Здря-я-а!

— Ниче! Скокова тутака тростить, ишо тамака надоть тепери вяклить…

— Опеть дожжик, то ли ишо чё?

— Ли чё ли?

— Хучь седни, сподоби, господи, остатний рад хочесь очураться!

— Дак ишо щас об етим самдели не как-нить, а покуль о им сраму отерпать…

— В грудях тошно…

Не разговоры — наслаждение! Кто понимает…

Но как ни бодрились любимые героини моих романов, пришло время отдавать богу душу.

Посреди острова очередь образовалась, приемный пункт в старой бане открыли. Бог на катере приплыл из Иркутска.

Отдали — и всем легче стало.

Дурноматом рычал Богувдул.

Ангара разливалась. Только рыба дохла от прозы и пессимизма.

МУЖЧИНА И ЖЕНЩИНА

(Дмитрий Холендро)

Галя была маленькая, все у нее было маленькое, и даже рассказ о ней получился маленький.

Работала она завклубом. Клуб сельский, маленький, село маленькое, и даже море из маленького окошка казалось маленьким.

Влюбился в нее местный бандит Коля Вряк, большой, все у него было большое, большой он был дурак, и чувство его к Гале было большим и чистым.

Большими пальцами он терзал балалайку, вздыхал, изредка избивал односельчан, читал Агату Кристи.

А Галя плакала, не зная, как написать отцу. Ведь он старенький, седенький, и сердце у него было слабенькое. И он ее любил.