Поднесли муравья к электромагнитной пушке и сказали: «Стреляй». «И ведь стрельнет лет так тысяч через пятнадцать», – подумала не без сарказма Душа.

– Пройдя такой Путь, способный на выстрел муравей не сделает его, – зашумело внутри Души.

«Это Бог говорит», – решила Душа и спросила:

– Почему?

– Поумнеет, – ответил Бог.

– Я, видимо, глупая, – срефлексировала Душа, – нахожусь подле Бога, а думаю Бог знает о чем.

– Конечно, знаю, и ты совсем не глупая, – отозвался Бог учащенной пульсацией Света.

– Мам, прости, – говорите вы матери, зная, что уже прощены, – я не нарочно.

– Конечно, не нарочно, – чмокает вас мама в макушку, – и не думай о разбитой чашке, она – вещь, созданная Человеком, а ты – Любовь, сотворенная Богом, а на Бога не сердятся, и Бога не обменивают на вещи.

– Ну что, будешь думать? – спрашивает Душу Бог. – Мне так хочется одарить тебя.

Душа счастлива сейчас, в единой пульсации, в едином Свете, в единой Любви.

– Мне ничего больше не надо, – кричит она, – только будь со мной.

Вы крепко обнимаете мамину шею, уткнувшись носом в пахнущие хной волосы, закрываете глаза, полные слез, и не хотите шевелиться, пусть так будет всегда.

– Я с тобой, мы не разделимы, – говорит Бог, – но для единения требуется разъединение, расхождение. Я Един (начитанный читатель не забыл о первой заповеди), а посему для воссоединения Себя с Собой сотворил деление на тебя и Себя. Не нарушай Баланс, желай.

Мама через некоторое время оторвет вас от себя:

– Мне тоже не хочется отпускать тебя, но мир ждет твоих подвигов и провалов, твоих слез и улыбок, твоих вопросов и ответов, твоей крови и пота, в общем, тебя. Я не могу лишить мир всего этого и не хочу лишать тебя всего мира.

– Но почему, мамочка? – обиженно хлопаете вы себя по бокам.

– Потому что мир ожидает и меня, а с висящим на шее грузом, увеличивающим свой вес день ото дня, мне будет несподручно совершать и подвиги, и ошибки, но обещаю всегда быть рядом, в своих мыслях и твоем сердце.

Душа готова разрыдаться. Состояние покоя, уюта, тепла, любви, ощущения Дома не будет вечным. Сейчас нужно чего-то пожелать, получить это желаемое, и Бог отдалится в свой Горний Мир, а обладательница Божественного дара вернется к своему уровню вибраций, напялит тяжелые ржавые латы и неудобный, давящий на уши шелом, у которого, кстати, не держится забрало. Творить историю вслепую – занятие не из приятных, что пальцы, знавшие только прикосновение шелка и атласа, погрузить в грязь придорожной канавы, куда уронил золотой ключик от Собственной Судьбы. Необходимость поиска пересиливает отвращение от действа, но не умаляет страха перед неизвестностью.

«Чего же пожелать мне у ворот Прыжка, – думает Душа, – имеет ли смысл любая воля приговоренного к казни, когда голова лежит на плахе и неудобство позы при большом скоплении людей, пришедших взглянуть на отделение лишней (по мнению некоторых) части от тулова, не рождает никаких эмоций».

– Не все земные воплощения заканчиваются плахой, – прерывает душевные муки Бог, – твое грядущее точно нет. Кстати, в истории случались и помилования в момент, когда топор палача готов был опуститься вниз. Ничего никогда не поздно, Время как энергия в моей власти, а значит, немного и в твоей. Думай, чего пожелаешь.

Слова матери успокаивают вас, обида (не на нее, на себя) исчезает, на губах остается солоноватый привкус слез, а на полу осколки чашки. Вы отпускаете мамины руки и начинаете собирать последствия своих необдуманных действий, начинается самостоятельная жизнь. Мама смотрит на вас и улыбается.

– Что тебе хочется, дитя мое? – спрашивает она. – На все тебе мое благословение.

Вы протягиваете к ней ладони, полные фарфоровых осколков, и искреннее прежнего, как умеет только ребенок, отвечаете:

– Хочу, чтобы чашка была цела.

Мамины глаза влажны, но это роса счастья и радости, она кивает головой:

– Непременно будет.

Душа вне раздумий, душа в осознании. Бог приглушает Свет, но Сам остается рядом, всегда. Начинается Погружение. Смыслы, ощущения, цвета, звуки не уходят из Сути, но меняются, тело Души уплотняется. Что же пожелать – торопливо просвечивается на ткани мыслеобразования.

– Я не знаю, чего желать, когда у меня есть Ты, а значит, Все, – кричит Душа расплывающемуся пятну Света.

– И все же? – пульсирует далекий маячок.

– Еще раз прикоснуться к Тебе, – наконец выдыхает Душа и втискивается в Эфирный Кокон.

– Да будет так, – слышит она яркий всплеск звезды внутри себя.

Открыв глаза, вы видите улыбающуюся маму, зовущую вас к столу, где все накрыто к чаю – яблочный пирог, маковые баранки и ее любимая чашка, целая и невредимая.

Мыслью ухватись за Слово,

Вытяни из Слова смысл.

Где же взять мне это Слово,

Ведь его рождает мысль.

Ну, тогда придумай Слово,

А ухватишься потом.

Ты меня запутал снова

На решении простом.

1

– Склонись пред Вечностью, песчинка бытия

Несчастный лист, искомканный ветрилом,

Не спрашивай испуганно: кто я,

Тебя к земле прижавший страшной силой.

– А вы, Святой Отец, оказывается, поэт, – сказал я, поднимая с мокрой травы пояс с ножнами, которые использовал в качестве седалища на привалах. Сами ножны вот уже три дня были пусты. Их содержимое расколол здоровяк, орудующий моргенштерном невероятного размера, выскочивший на меня из леса и первым махом оставивший за своей спиной просеку из молодых дубков. Не пригнись я вовремя, химеры, затягивающие грешников в ад, сами испугались бы эдакого изуродованного чучела: утренняя звезда – инструмент серьезный, мой меч на его пути был просто сухой веткой. Эту версию я заготовил для любопытствующих всех полов и возрастов (если таковые возникнут) на предмет моей утраты. На самом деле свой меч я проспал. Меня сморил сытный ужин (ломоть черствого хлеба и кружка воды) да долгий дневной переход через горный хребет. Я встретил рассвет под раскидистой ивой без меча, походной сумки с провиантом и запаса арбалетных болтов (сам арбалет висел на ветке, не замеченный ночным вором). Мне бы расстроится, но подумалось: «Слава всем святым, оставили в живых», и, прихватив бесполезное оружие, я тронулся в путь.

В самый что ни на есть полдень того дня, о коем беспрестанно напоминало солнце, изрядно припекавшее макушку, я вышел к вересковому полю. Лилово-розовые волны, доходившие до пояса, сковывали движения, сонмы пчел, занятых опылением, грозили разукрасить мою физиономию не хуже существующего в официальной версии моргенштерна, а висящий над верещатником терпкий аромат слезил глаза. Одной рукой я отмахивался от жужжащих тварей, другой тер глазницы – крохотный шлюп, вынужденный сопротивляться океанской волне сломанными веслами. Проморгавшись в очередной раз, сквозь вересковую слезу и рой мечущейся передо мной живой шрапнели, я заметил черную гору, наперерез приближавшуюся ко мне. Казалось, грозный риф, окруженный шапкой пенных брызг, сам искал встречи с несчастным суденышком, и без того обездоленным (обезвесельным) штормом.

Я остановился, наново протер глаза рукавом, снял с плеча арбалет, взвел его и, не вложив болта по причине, ранее мной описанной, направил на гору.

– Стой и назовись, – прокричал я, стараясь придать голосу уверенности и хрипотцы.

Гора остановилась в футах ста от меня и насмешливо пробасила:

– Ты, мой юный друг, видать, по всему большой волшебник, что приготовился стрелять воздухом.

Я опустил арбалет, а гора дружелюбно скинула капюшон, обнажив коротко стриженные рыжие волосы, накрывавшие круглую, как ядро, голову с большими синими глазами и широко улыбающимся ртом.

– Я монах, – сказал человек и, сделав шаг навстречу, продолжил, – можешь не бояться меня.

Так я познакомился со Святым Отцом. Мой неожиданный товарищ являл собой личность загадочную (помимо деревянного креста на необъятной шее, под рясой к поясу был приторочен огромный меч, больше подходивший рыцарю, нежели монаху), да и говорил он в основном загадками.