— Поговорю, — согласился Батенин. — Другого пути нет.

В этот же день Павел Петрович переговорил с Кондратьевым.

— Надо сходить в милицию, поискать через них Петрика, — сказал он. — А мне дорога туда заказана. Очень прошу вас, Дмитрий Гордеевич, заверните к начальнику милиции, может быть, там что-нибудь известно.

— Да я уже жалею, что сегодня этого не сделал. Сам беспокоюсь, душа не на месте.

Пчеловод, привыкший к Петрику, волновался за него не меньше Батенина.

Рано утром Дмитрий Гордеевич заехал к Чайкину, взял с собой Володю, и они вместе направились в милицию.

Начальник принял Кондратьева, как уважаемого человека в городе, очень любезно, велел дежурному принести книгу происшествий, но в ней имя Петрика не упоминалось.

— Мимо нас прошло. Советую сходить в контрразведку. Туда народ сейчас попадает очень просто. По самым пустяковым делам.

— Помилуйте, он же мальчуган еще!

— А это ничего не значит! — начальник доверительно понизил голос. — Время, сами понимаете, какое. Армия отступает, а кругом восстания.

— Ну, что же, авось, бог не выдаст — свинья не съест! — сказал Кондратьев Володе. — Поедем в контрразведку.

Очень не хотелось Дмитрию Гордеевичу заходить в это беспокойное учреждение. Он нерешительно постоял перед дверью, прежде чем открыть ее. Володя остался на улице караулить лошадь.

Почти целый час прошел, а пчеловода все не было. Володя измучился от томительного ожидания. Он страшно обрадовался, когда увидел наконец Кондратьева, медленно спускавшегося по ступенькам высокого крыльца. Пчеловод подошел к телеге, забрался в нее и молча кивнул головой, что означало: поезжай!

По задумчивому, хмурому лицу Дмитрия Гордеевича Володя догадался, что пчеловод узнал нерадостную новость. И сердце его забилось предчувствием несчастья.

Только когда миновали два квартала, Кондратьев сказал:

— У них!

Володя чуть не вскрикнул от радости: «Жив! Петрик жив!»

Когда отъехали еще три квартала, пчеловод сказал:

— Влип твой братец крепко. Ему такое дело пришивают! Большевистскую агитацию в штабе Артема Избышева проводил. Прокламации писал. Придумали же подлецы! Холеры на них нет.

Дмитрий Гордеевич не захотел с пустыми руками возвращаться домой. Знакомства в городе у него были влиятельные. Он заехал к городскому голове, бывшему ссыльному народовольцу, разбогатевшему в Усть-Каменогорске, и тот дал совет:

— В таком деликатном деле лучше всего действовать через духовенство. Начальник гарнизона, генерал Веденин, человек религиозный, а вопрос касается спасения детской души и жизни. Советую вам идти к протоиерею. Вряд ли отец Паисий согласится сам лично ходатайствовать, но письмо даст обязательно. А это уже большое дело.

Пчеловод, не теряя времени, отправился к протоиерею. Городской голова оказался прав. Отец Паисий написал письмо начальнику гарнизона, но поехать к нему отказался.

Генерал Веденин жил в самом большом и красивом доме города. Из-за густых тополей виднелась голубая железная крыша с затейливым петушком на трубе.

Кондратьев соскочил с телеги и направился к калитке. Он потрогал кольцо щеколды и, убедившись, что она закрыта, дернул ручку звонка.

Где-то вдали прозвенел серебряный колокольчик и громко залаял пес. А через минуту калитку открыла франтоватая красивая горничная в белом накрахмаленном переднике.

— Вам что угодно?

— К его превосходительству. По христианскому делу от отца Паисия. Так и передай, красавица, — по христианскому.

— Подождите немного. Я сейчас доложу.

Горничная быстро вернулась:

— Пройдите сюда!

Кондратьев и Володя шли за горничной, прислушиваясь к шуму ее накрахмаленных юбок. Чисто выметенная дорожка, окантованная с двух сторон белыми кирпичиками, вела к веранде с разноцветными стеклами. Перед нею на большой клумбе пламенели настурции и георгины.

— Идите на веранду, — шепнула горничная.

— Кто там? — раздался густой голос из открытой двери. — Входи...

Володя ожидал увидеть настоящего генерала в парадной военной форме, с медалями на мундире, в золотых эполетах. Но в плетеном кресле за столом, в нижней расстегнутой сорочке, сидел плотный седоватый старик, подстриженный ежиком. Удивительнее всего было, что он, пыхтя и посасывая сигару, играл сам с собой в карты. Они лежали перед ним на столе, аккуратно разложенные огромным квадратом.

Начальник гарнизона даже не поднял на вошедших глаз. Он вынимал из пухлой колоды одну карту за другой и задумчиво разглядывал их, словно затрудняясь, на какое место положить.

— Я слушаю, говорите. Какое у вас христианское дело? И какие сейчас могут быть христианские дела? Довольно странно!

— В письме отца Паисия все сказано, — робко произнес пчеловод, подавая конверт с пометкой «лично в собственные руки».

Генерал, не дочитав письма, отложил его в сторону и сказал:

— Ну, говорите, в чем там дело. Ничего не пойму, что он пишет.

И тогда Дмитрий Гордеевич заговорил почтительным тоном:

— Взгляните на этого мальчика, ваше высокопревосходительство!

Генерал Веденин оторвался от карт и поднял лицо. По чину его следовало титуловать просто превосходительством. Пчеловод сознательно ошибся. Генералу ошибка пришлась по душе.

— Ну, смотрю, смотрю! — прогудел он, разглядывая Володю. — Чем же он примечателен?

— Страданиями своего брата! Такого же мальчугана по ошибке посадили в тюрьму, где он сидит третий день. Задержала его контрразведка, совершенно невинного.

— Что значит невинного? — сердито оборвал генерал и сразу надулся, как индюк. — Вас, однако, не задержали? Меня не задержали? Его не задержали? Вы говорите, господин Кондратьев, да не заговаривайтесь! Невинных мы не задерживаем.

— Простите, ваше высокопревосходительство! О снисхождении прошу. Может, в чем и провинился мальчик, но возраст его — всего ведь тринадцать лет! Детский разум...

— С этого и надо было начинать, — смягчился генерал Веденин. — А то развели кислый квас. Невинный! В наше время невинных не бывает. Все в чем-нибудь да виноваты.

Генерал вновь вернулся к своим картам. Дмитрий Гордеевич смотрел на него выжидающе. Володя разглядывал разноцветные стекла в рамах. Солнечные лучи, пробиваясь через них, падали на белую скатерть красными, синими, зелеными квадратиками и треугольниками.

— Третий пасьянс раскладываю, — проворчал генерал, — и все не сходится.

Пчеловод выждал несколько минут и спросил:

— Осмелюсь спросить. Что же вы посоветуете, ваше высокопревосходительство?

— А что тут советовать? Подайте прошение на мое имя в канцелярию. И мне доложат официально. И я официально приму меры.

— Разрешите поблагодарить вас, ваше высокопревосходительство!

Пчеловод попятился задом к двери. Володя тоже поклонился и тоже попятился, не спуская глаз с генерала.

— Ну, слава богу! — с облегчением сказал Дмитрий Гордеевич, садясь на телегу. — Может, не надует старый хрыч.

Тут же он решил, что прошение на имя генерала Веденина напишет и подаст Володя. Чтобы не терять дорогого времени, сразу поехали к знакомой учительнице, и тут под диктовку пчеловода Володя написал прошение четким, разборчивым почерком. Он просил облегчить участь арестованного брата и разрешить с ним свидание.

Царский сапожник Тиунов

Утром Петрика отвели под конвоем в крепость и посадили в камеру, где сидело восемнадцать заключенных. Староста отвел ему место на нижних нарах возле лысого арестанта с одутловатым лицом, обросшим серебристой щетиной.

— Тебя-то за что взяли?

— Я большевик! — гордо ответил Петрик.

— Большевик? А сопли вытирать умеешь?

— Могу других поучить.

— Ну и огарок! — лысый сплюнул сердито.

Так состоялось первое знакомство с соседом. А вечером Петрик осторожно интересовался:

— Вы, дядя, тоже политический будете?

— Нет. Я сапожник.

— А почему вас посадили?

— По доносу. Злодейка оговорила.