Значит, надо охотиться. А для охоты нужны собаки. А что? Французы едят лягушек и — ничего! Уловили мысль? Поймали… собаку? Если поймали, жарьте шашлык. Прямо на улице. Холодно? Натяните ушанку. Из меха, в котором еще недавно лаял ваш шашлык. Безотходное производство. Мечта академика Аганбегяна.

А клыки нанижите на ниточку и продайте в одну из развивающихся стран Африки. Не одной же нефтью нам торговать на внешних рынках. Сколько можно…

Так что приятного аппетита! Бон аппетит, как говорили у нас на Дерибасовской, когда я еще был маленьким и не всегда сухим. Не всегда Сухим выходил из воды… Черного моря.

Так что видите, я тоже могу, как Жванецкий, Но мне страшно. Поэтому я могу, но дома. Под одеялом. В подушку жены. Кода она уже с вечера уехала. За сосисками. За границу. В Литву. А он не боится прямо с эстрады. Потому что он выражает смелые, мысли от лица народа. Хотя лицо у народа немного другое. Не такое круглое лицо у народа, как у Михал Михалыча, но мысли те же. Особенно после того, как народ послушает Жванецкого.

Вот я его послушал, сел в танк и прокатился по Центральному рынку. И крикнул через дуло: "Бандиты! Снижайте цены на гранаты! И курагу!" И этим я выполнил свой интернациональный долг, не выезжая за пределы Центрального рынка.

По дороге к рынку

Началось с того, что я надумал нос утереть этому хваленому "Макдоналдсу". Скорее даже из патриотического порыва, а не профита ради. Подумаешь, думаю, супермен какой нашелся — заманивает публику какой-то булкой с котлетой. А я вот кулебякой потчевать честной люд буду — посмотрим, кто кого. Возьму вот и разорю этого "Макдоналдса", без штанов его по миру пущу.

Ну, дал мне райисполком один подвальчик. Вывел я там тараканов, клопов поморил, полы вымыл. Еще кулебякой и не пахнет, а уже рэкетиры являются.

— Гони, — говорят, — тридцать тысяч, кооперативная морда.

— Братцы, да откуда они у меня? — взмолился я. — Вот он, весь мой первоначальный капитал. — И показываю свои руки с закатанными выше локтя рукавами.

Разложили они меня на полу и давай электроутюгом по спине возить и ниже. Кошмар! Кричать "спасите!" — бесполезно, никто не откликнется. Поэтому я как заору: "Пожар!" И ведь в некотором роде это правда, потому что дым от прожженных трусиков клубами валил. Вскоре прибежали жильцы с ведрами и залили водой меня несчастного, торговца частного. А рэкетиры удалились с матюками и пообещали вскоре еще "разок навестить.

Ну, месяц отлежал я в больнице, на животе. После выписки отправился в райсовет на прием к мудрому нашему председателю — товарищу Голубчикову.

— Что же это, — говорю, — делается, Антуан Сидорыч? — спрашиваю. — Призываете к разгулу свободного предпринимательства, а пока что мы имеем разгул рэкетиров.

— Да вы садитесь, — предлагает он.

— Сидеть мне пока еще не на чем, — отвечаю. — У меня там еще новая кожа не вполне наросла. Поэтому объявляю стоячую забастовку — не буду печь кулебяку, пока вы мне не гарантируете защиту от рэкетиров.

— Не переживайте, голубчик, — утешает меня Антуан Сидорович. — Взгляните на дело философски. Рэкет — неизбежный спутник бизнеса в период первоначального имущественного расслоения общества на путях к рыночной экономике. Так что наберитесь терпения и мужества, и я уверен, что ваша кулебяка уложит "Макдоналдса" на обе лопатки, а вы будете разъезжать в собственном "мерседесе".

Ладно, подумал я, жизнь продолжается, еще не вечер. Поковылял к своему подвалу — монтировать духовку на кухне. Подхожу — вот те сюрприз! — занят мой подвал новыми хозяевами. На двери табличка — "Редакция журнала "Лимпопо"" и нарисованы два целующихся петушка.

— Это еще что за новости? — спрашиваю у знакомой старушки из этого двора.

— А тут, значит, обосновались, — отвечает, — какие-то педиатры, что ли.

— Я, — говорю, — к педиатрам, детским врачам то есть, отношусь с симпатией, но самовольно занимать мою производственную территорию никому не позволю.

Вхожу и вижу — сидят вокруг стола какие-то странные мужики — волосы до плеч, пахнет духами. Один отбросил так кокетливо локон со лба и говорит лирическим тенорком:

— Предлагаю для рубрики "Шевели мозговой извилиной" загадку: "На какую часть человеческого тела нет вида спереди, а может быть только вид сзади?" Все зааплодировали и принялись взасос целовать автора загадки, как футболисты лобызают автора гола.

— Эй, — говорю, — что тут происходит?

— Здесь происходит заседание редколлегии журнала "Лимпопо" — первого в стране органа сексуальных меньшинств.

Перепутала, значит, бабка насчет педиатров. Звучит похоже, да не одно и то же.

— Ну так вот что, — повышаю я голос, — от имени сексуального большинства я требую, чтобы вы отсюда убрались. Подвал мой — он мне дан для выпечки кулебяки методом свободного предпринимательства.

Тогда встает один усач, жгучий брюнет, и говорит:

— Я как почетный член редколлегии торжественно заявляю, что помещение передано нам.

— А я заявляю — вон отсюда!

— Ах, так, — сказал тогда с чарующей улыбкой почетный член. — Меня не любишь, но люблю я, так берегись любви моей.

И тут они на меня все набросились и такое стали со мной делать, что я заорал хуже, чем под утюгом рэкетиров… Едва доковылял я после этого до райсовета и, отодвинув рукой секретаршу, вошел в кабинет к Голубчикову.

Антуан Сидорович выслушал меня и, как человек тактичный, уже не предлагал сесть.

— Отнеситесь к случившемуся философски и стоически, — сказал он раздумчиво. — Очевидно, произошло маленькое недоразумение — пока вы лежали в больнице, мой зам отдал им ваш подвал как пустующий. Не волнуйтесь, мы все переиграем и для "Лимпопо" подберем другое помещение.

— Да вообще, что за стыдобища такая — орган сексуального меньшинства! До чего мы докатились!

— Ну, это вы напрасно, — поблескивая умными глазками-бусинками, отвечает Антуан Сидорович. — Взгляните на вещи шире, с философской точки зрения. В период перехода к рынку нам важно показать населению, что все табу сняты. Вы вспомните — наших людей семьдесят лет держали в ежовых рукавицах всяческих запретов. Поэтому сегодня необходимо создать атмосферу раскованности, раскрепощенности, без которой невозможно свободное предпринимательство. Когда люди увидят, что даже "Лимпопо" не возбраняется, они начнут смело открывать частные фабрики и магазины, и мы быстро перегоним Швецию по уровню жизни.

Действительно, подвал мне вскоре вернули, и я снова стал готовиться к посрамлению "Макдоналдса".

И вот, когда моя жена и дочь уже месили тесто для кулебяки, вдруг загрохотали кованые каблуки на лестнице, и в подвал ввалились ребята в пыльных буденновских шлемах, кожаных куртках и с наганами в руках.

— А ну, слазьте, которые тут частники, кончилось ваше время! Давай мотай отсюда, кровосос-эксплуататор! — Это они мне, значит, командуют.

— Да кто вы такие?! — взвизгнул я.

— Мы члены партии диктатуры пролетариата, — отвечает один в красных галифе.

Этим-то, думаю, зачем мой подвал потребовался?

— Наша партия победила на вчерашних альтернативных выборах в райсовет, — объявляет галифе. — Голубчиков свергнут, как агент мировой буржуазии. К власти пришел сын народа Гвоздарев Кузьма Митрофанович. Обжорку твою экспроприируем, плиту национализируем, тестомешалку разрушим до основания, а затем откроем здесь красный уголок. Ясно, контра? Пока мы тебя к стенке не поставили, эмигрируй в другой район. Понял, буржуй недорезанный?

Подхватились мы с женой и дочкой и, как были, обсыпанные мукой, дали деру.

И вот я вам так скажу, граждане: мне не жаль упущенных прибылей, потому что я их и не понюхал, а следовательно, и привыкнуть к ним не успел. Что мы живем в стране неограниченных возможностей, в том смысле, что здесь в любой миг возможен любой перелом курса, — это для нас тоже не новость. Обидно только, что я во имя светлого рыночного будущего вытерпел такую муку сначала от рэкетиров, а потом от членов редколлегии "Лимпопо". А вот будет ли оно, это будущее?