— Два шаромыжника у меня свели Шарика. Нёделю отирались у забора, все к теплице моей гладиолусной приглядывались, разграбить, видать, целились. Гладиолусы-то нынче в цене. А Шарик им мешал. Он к чужим злой, как аспид. Уж как они его стреножили и охомутали, ума не приложу, сонную отраву небось подбросили. А теплицу обворовать им все равно не удалось — я заместо Шарика ночами караулила.

Были сняты показания и с Н. Н. Тюфтелина.

— С чего вы взяли, что продавцы тигродога были матросами в штатском?

— Потому что они были в штатском.

— Но почему вы решили, что они матросы?

— А по походке. Они качались.

Давая показания, Тюфтелин был совершенно спокоен. Типичный непотопляемый номенклатурный резервист (брошенный на зверей с банно-прачечного треста, а до того — директор филармонии), он твердо знал, что в самом худшем случае его пересадят на компьютерный центр. Ну и что? Выдюжим! Слово "компьютер" он уже выговаривал почти без запинки, а это для руководителя главное.

Сенсационное разоблачение тигродога Черри было трижды оглашено на всю площадь Думитрашку через репродуктор машины ГАИ. Толпа недовольно забурчала, но все же стала расползаться по переулкам и улицам. Ожили, задвигались освобожденные трамваи и троллейбусы.

Согнувшись запятой, кривя от боли землисто-желтое лицо, поплелся в ОВИР Ф.Х.Кислицер — сдавать документы на выезд в Ерушалаим.

— Что значит не стоял, мать вашу?! — грохотал Пахомыч, пропихиваясь к прилавку винного. — Я за правду стоял! На митинге за этого сукиного сына глотку драл и очередь свою вам, падлам, дарить не собираюсь!

— Лукерью масоны купили с потрохами. Ясно как день, — раздраженно бубнил доморощенный фюрер, шагая промеж двух своих синемаечников. — И тигродога Шариком подменили тоже они. Для усыпления бдительности патриотов.

Студент Петя Илюхин помог Алевтине Шпулькиной спуститься с бронзы на асфальт. Жизни их разом померкли. Перед Петей замаячил, как призрак гильотины, экзамен по сопромату. Алевтину ждала дома четверка сопливых, занехаянных детей, кухонная плита, корыто, а в цехе — стрекот сотни швейных машинок. Да, одно дело взмывать утром с постели, как на крыльях, зная, что идешь на битву за Великие Принципы, и совсем другое — натягивать штопаные колготки, когда впереди — обрыдлые будни…

Петя провожал Алевтину до дома. Борьба за правое дело сблизила их.

— Ты где живешь-то? — спросил он.

— Да вот в этом самом переулке, по которому идем.

— Как он называется?

— Кухлянский, — устало ответила женщина.

— Это в честь чего же такое странное название?

— А я почем знаю… Может, тут эскимосы бегали в кухлянках. Шубы у них такие меховые.

— Чушь! Откуда в Козлобородске взяться эскимосам? Кухля, Кюх-ля… Кюхля! Вот оно что! Так Пушкин называл Кюхельбекера! Значит, в этом переулке останавливался Кюхельбекер! Ежу понятно. Ой, смотри, Алевтина, — дом ломают! Не тот ли самый, а?

Меж невзрачных домов громоздились раздолбанные шар-бабой останки оштукатуренного бревенчатого строения. Над руинами торчала решетчатая шея стенобитного орудия на гусеничном ходу. Шар-баба на вялом тросе отдыхала до утра на земле.

Нога Вильгельма Кюхельбекера никогда не ступала на ухабистые мостовые Козлобородска. Но если ужасно хочется митинговать и бороться, такие мелочи роли не играют. Из Пети уже забили фонтаном завтрашние лозунги.

— Кощунство! — взревел Петя тоном, более подходящим для "Караул! Грабят!". — Корни культуры своей выкорчевываем! Все, как один, на защиту дома Кюхельбекера!

Алевтина прижалась к соратнику. Он обнял сподвижницу за плечо. Их сердца бились в унисон.

— Пойдем ко мне, — прошептала Алевтина, — и будем до утра…

— Писать манифест "К гражданам Козлобородска!" — согласился Петя.

И, взявшись за руки, они пошли навстречу лучезарному завтра. Шумим, братцы, шумим…

Там, куда мышь не проскочит

В проходную военного завода вошла с улицы старушка с узелком.

— Пропуск! — потребовал вахтер.

— Нет у меня пропуска, голубчик. Я внуку своему Андрюше принесла обед.

— Да вы что, бабуля! У нас совершенно секретное предприятие. Вам, чтоб пройти, надо пять анкет заполнить, указать, чем занимались ваши предки до битвы на Куликовом поле. Сюда мышь не проскочит без проверки всех ее подпольных родственников до седьмого колена.

— Андрюшенька-то мой — сирота. Без родителей рос, я его вынянчила, на ноги поставила. А вот теперь язвой желудка заболел. Больничный у него, а тут сам директор утром позвонил и вызвал: "Нужен ты, говорит, сегодня на заводе позарез". Ну он и побежал, бедняга, даже не поевши. А я ему супчик овсяный сварила да котлетки паровые сделала. Все тепленькое. Может, кто-нибудь отнесет в конструкторское бюро инженеру Никишеву Андрею Петровичу.

— Чудная вы, бабушка! Вам про Фому, вы про Ерему. У нас оборонное предприятие высшей категории секретности, поймите! Ваши кастрюльки надо просветить рентгеном, котлеты заново через мясорубку провернуть, суп лазерным лучом прозондировать. Может быть, у вас там какие-нибудь микрорадиопередатчики запрятаны.

— В супе-то?! Ты что, милый…

— Наш принцип, бабушка, простой: доверяй, но проверяй. У нас воробей над объектом без визы ПВО не пролетит, ясно?

— Ну, ладно, тогда вызови Андрюшеньку моего на проходную. Пусть он хоть здесь поест, пока все теплое. Я и ложечку принесла. А то ведь у вас в столовой диеты нет, он мне жаловался.

— Ой, бабушка, ну и надоели вы мне, честно говоря. Обождите.

Вахтер позвонил заместителю директора по режиму и изложил суть бабушкиной просьбы.

— Передайте ей трубку, — распорядился начальник. — Здравствуйте, бабушка! Не волнуйтесь, Андрей Петрович поел картофельного пюре в столовой, запил молоком и чувствует себя вполне прилично. Но выйти к вам он сейчас не может, потому что знакомит с работой предприятия группу экспертов из Пентагона.

Баклуши на экспорт

В связи с известной неоднозначной ситуацией, сложившейся на уборке урожая, мы решили взять интервью у Главного начальника Департамента Уборочных Работ. ГлавначДУР принял нас в своем кабинете и откровенно, в духе гласности, рассказал следующее:

— Человек я в этом кресле сравнительно новый. До этого возглавлял битье баклуш, то есть производство деревянных расписных ложек — для экспорта в США и Канаду. Поэтому, не скрою, я еще не вполне овладел уборочной ситуацией.

Весной этого года я ужасно удивился, когда мне доложили, что начался… этот, ну, как его… из трех букв… да, спасибо, — сев. Подумайте, какая редкая бесхозяйственность — вместо того чтобы отправить зерно прямо в пекарни для испечения булок, его разбрасывают по полям!

Только я успокоился, вдруг, к лету ближе, из земли повсеместно повылазила, представляете, какая-то непонятная высокая золотистая трава с метелками на концах. Референт докладывает: "Урожай созрел". Откуда, спрашиваю, какими ветрами? "Так ведь сеяли", — отвечает. Но послушайте, я вот сам, лично, этими руками посеял в прошлом году серебряный рубль на пляже в Сочи. И что же? В этом году специально ездил, искал на том же месте, и, представьте, даже медной полушки не взошло. А тут почему-то, как снег на голову этот самый, как его… да, урожай. И начинают со всех сторон меня теребить: "Где горючее, почему не запасли бензин, где бензин?" Но, товарищи дорогие, я же вам не экстрасенс какой-нибудь ясновидящий, чтобы все заранее предвидеть. Тем более что и шофер моей персональной машины ни словом не обмолвился о трудностях с горючим. Машину подает вовремя — мне, жене и теще.

Но я не вижу поводов для уныния. Дело поправимое — купим опять хлеб, как говорят в народе, за бугром, на доллары, заработанные благодаря экспорту баклуш, ну, помните, которые я бил на прошлой работе. Кстати, я сам и съезжу в США и Канаду — заключу договор.