Статьи, репортажи, очерки – проблемные материалы занимали все мысли мои. Я уже чувствовал себя в редакции, среди этой суеты и женского засилья, как чувствует, вероятно, рыба, которую волна слизнула в море, после того как она полежала, задыхаясь на песке. Впрочем, дамы наши все были немножко сумасшедшие, по уши влюбленные в журналистику, с которыми способному и старательному человеку легко найти общий язык. Если и делали мне замечания, то не по бабской стервозности, а дельные и по поводу.

Все мне тут нравилось и напоминало, что я близок к осуществлению мечты: не работал, а прямо таки жил атмосферой редакции, впитывая ее деловую суету.

Так что… запели ангелы в голове, и, пожалуй, их песня была прекрасной.

День Печати решили отметить на базе отдыха Увельского лесничества. Стены затерянной в лесу дачи украшали оленьи рога, зеркала в рамах и чучело глухаря. А вот в углу банкетного зала на мраморной основе гипсовая скульптура мальчика – инвалида детства первой группы, судя по отсутствию обеих рук – выглядевшая весьма чужеродной. Казалось, ее поставили сюда просто для того, чтобы она не мешалась в другом месте. Вид ее аппетита не добавлял. К тому же доски пола под ногами визжали – не ходите сюда! не надо!

Первый десант с провизией – секретаршу, Акулича и меня – редакционная машина привезла и укатила обратно. Мы столы вынесли на веранду, сдвинули, накрыли – ждали, ждали… выпили. Федору, должно быть, захорошело – болтал, болтал, а потом… хлоп галантно так секретаршу по заду.

– Едрить-кипятить! Обожаю женщин таких – пышногрудых и пышнозадых. Ибо настоящую красоту объем не портит!

– Акулич! – взвизгнула та. – Ты обещал не приставать.

Федор ко мне:

– Сельхозотдел, обоснуй желание.

Я:

– Если принимать все мужские клятвы всерьез, наметится тенденция к уменьшению численности населения.

Секретарша:

– Вы, мужики, все выгибистые, как животные!

Но я был прям как стрела:

– Человек, любящий мудрость, радует отца своего; а кто знается с блудницами, тот расточает имение.

– Ну вот, уже в блудницы записали, – поджала губки в куриную гузку секретарша, промакивая распунцевевшее лицо носовым платком.

– То есть поглядывать можно, а трогать ни-ни? – Акулич кинул на нее взгляд искристый, как дуга Вольта.

Я продолжил мысль.

– Однако мытари и блудницы первыми попадают в рай.

Федя довольно крякнул:

– Я смотрю, ты в курсе содержания святых книг.

– Никакие знания никогда не бывают вредны: им всегда найдется применение.

– Даже столь дурацким, как твои? – похоже, секретарша на меня обиделась, и физиономия у нее стала такой кислой, что хоть чай с нее пей вместо лимона. Встав напротив, она пытливо всматривалась в мое лицо, будто надеясь найти в нем признаки слабоумия. При этом кофточка на ее груди так туго натянулась, что круглые желтые пуговицы, смахивающие на жемчужины, казалось, вот-вот отлетят и словно картечью расстреляют меня. Двигая челюстями с меланхоличной неторопливостью, как корова на лугу, она пережевывала бутерброд. В такт их движениям качалась высокая прическа крашенных волос.

Природа, выпитое и безделье…. Забирая все остальные запахи, в воздухе одуряющее пахло сосной, прохладной водой в лесном сонном озере, чем-то соленым и свежим, как морской прибой. Но даже на природе люди остаются людьми, несмотря на многие запреты, что висят над ними в обществе. И уверен – не все желают, чтобы их маленькие грешки знали окружающие. А мне совершенно ни к чему эти тайны.

Я был когда-то женат и, пройдя сквозь этот ад, ценил женщин весьма недорого – так что, усилив сарказмом, вернул ей усмешку:

– Сожалею, что неправильно понят. Я совершенно нелюбопытный человек и готов в одиночестве посидеть, пока вы сходите в номер.

– А? – Федя на мое предложение подскочил даже.

Желание распирало его изнутри, словно он проглотил воздушный шарик.

– И не мылься даже, – секретарша махнула рукой. – Сегодня оба шефа будут – старый и новый. Я ломаю голову – кому первому дать…

– Дева Мария и святые апостолы! – возопил Акулич. – Это мода такая – начальству давать? А как же друзья? Да таких как я – один на весь мир!!

Секретарша и бровью не повела. От нее так и несло предвкушением скорых неприятностей. И даже аромат духов ее наполнен сильным и едким запахом беды, в котором и боль, и бессилие, и отчаяние несбывшейся мечты.

А вот Федяка улыбался ласково и очень по-доброму. Хотя было видно, что поселившийся внутри его пузырь желания начал сдуваться.

М-дя… Нелегко нудистам в комарином раю!

Если честно, мне было плевать на их желания или нежелания… прочую чепуху. Все это – ерунда, которая случается в коллективах сплошь и рядом, попьянке на гулянках. Все мы грешны. Ничего удивительного для себя не узнал. И не стал искать логику в мотивах этих людей. Однако начало дня было чересчур хорошим для того, чтобы таким же оказался и его конец.

Солнце уже пересекло зенит и опускалось все ниже, когда участники банкета под названием «День Печати» собрались, наконец, за накрытым столом. Очнувшись от утренних впечатлений, я озирался по сторонам. Мир журналистики, в котором вращался почти уже две недели и к которому начал привыкать, теперь показался мне каким-то странным.

Нового шефа еще не видел, а, увидев, сразу решил – в редакционном коллективе он смотрится таким же своим, как черт, заглянувший на воскресную мессу. Впрочем, это скорее литературный оборот – все гораздо сложнее и проще. Вот как многодетная невеста отвечает на вопросы подруг об информированности жениха ее прошлым – а зачем мужикам знать наши маленькие секреты? Так в отношении Семисынова (это новый редактор) сразу воскликнуть хочется – ничего себе маленький! Его шоферское прошлое не могли скрыть ни сшитый у портного костюм, ни голубая рубашка с синим галстуком, ни начищенные до блеска туфли. Особенно, когда выпьет. И глаза подводили – беспокойные, бегающие – в них угадывалось наслаждение чужими болью и бессилием. Таким нравится наблюдать чьи-то муки и ощущать свою власть. А еще они полны уверенностью, что всегда поступает правильно и что именно обладатель их тут единственно хороший и порядочный человек. Короче, Александр Геннадьевич обладал врожденной крестьянской культурой и при этом был полностью аморальным и безжалостным типом.

Такое у меня сложилось впечатление.

Кукаркин поглядывал на приемника с горечью и недоумением, как на большое жизненное недоразумение. А когда тот предложил тост: «за правящую элиту коллектива!» – за столом в тот момент сидели лишь мэтры редакции – отмахнулся жестом короля, отпускающего посудомойку:

– Иди вон, с девкими потанцуй.

Но тот пригласил на танец замредактора.

Ольга Александровна даже не отказала – она посмотрела на нового шефа, как…. как взглянула бы на табуретку, которая вдруг выбежала у нее из-под задницы и еще в голос возмутилась тем, что она собиралась на нее сесть.

– Дурак ты, Саша, – негромко и не вполне по существу, но зато доходчиво сообщила новому шефу Нина Михайловна. В голосе ее хватало яду отравить всю Увелку. Да и Южноуральск в придачу.

Сашка-дурак наладился стоять у двери, упершись спиной в косяк. Руки гордо скрещены на груди – ну прям Наполеон в изгнании! – физиономия полна трагизма, чело нахмурено в грецкий орех.

На лужайке перед верандой молодежь танцевала в кругу шейк.

– Вот эта публика – твой потолок! – ледяным, как вода из крана, голосом отчеканила Ольга Александровна.

Замечательная фраза!

Мгновение за столом царило молчание, а потом Кукаркин начал смеяться – весело и искренне, как на хорошей комедии. Вид у него был такой, словно все его мечты каким-то чудесным образом осуществились. Но таких весельчаков, как он, оказалось мало.

К примеру, нового шефа нельзя было назвать особенно веселым – голова его была полна всяких неприятных мыслей, а радостное настроение, с которым он приехал на базу, совсем улетучилось.