Ангел рассказал об этом Катьке, когда её подруга уснула. Потом они сидели на подоконнике, закрыв глаза и держась за руки. Благодаря этому Катька могла видеть странно-сиреневый закат над Эгейским морем, на котором она никогда не была, коричнево-золотистые пески Туркестана и серебристые горы Даурии.

– Ты можешь нас отнести куда-нибудь далеко, где нас никто не знает? – спросила она.

– Увы, нет. Даже если я так сделаю, обязательно случится что-нибудь, что заставит вас вернуться сюда.

– Пусть! Но хотя бы на день можешь?

– Нет. Но вы сами сможете.

– А ты поедешь с нами?

– Нет. Знаешь, у ангела на земле есть свой срок, и вот мой, кажется, подошёл к концу.

– Как ты это понял?

– Я слишком привязался к людям.

– И что теперь будет?

– Ничего. Просто я сейчас уйду, и… всё будет хорошо. Не надо больше искать квартиру – это ведь очень хорошо!

– А что с нами будет?

– Не знаю. Могу только предположить, что сейчас тебе очень захочется спать. Ты ляжешь и проспишь почти сутки, чтобы завтра утром встать и решить, что будет дальше.

Ангел перенёс спящую Катьку на кровать, подмигнул на прощание фикусу на подоконнике и превратился в огонёк, который, покружив по комнате, вылетел через окно и застыл Рождественской звездой над Кремлём где-то на высоте двух с половиной – трёх километров.

Григорий Стрекопытов, не слишком крупный дьявол из служащих, за две минуты успел проснуться, натянуть кепку-шестиклинку на белёсые рога, схватить с пола чемоданчик и выскочить из середины общего вагона в тамбур, где проводница готовилась закрывать дверь. Легко перепрыгнув изумлённую девицу и больно стукнувшись правым плечом о стену вагона, он не очень уклюже приземлился на щербатую платформу уже в тот момент, когда локомотив издал прерывистый вой, и поезд № 115 шатко покатился по направлению на Оршу. В боковом зеркале машиниста блеснула полная луна – ярче всех прожекторов республики, – но тут же поднимающийся с земли Стрекопытов заслонил её высокой своей фигурой. Машинист мигнул зелёным глазом, сплюнул, чертыхнувшись, прямо на зеркало и прибавил скорость.

До открытия заводоуправления Стрекопытов тюкал носом на чьей-то завалинке, зябко потирая плечи и ладони. А как солнце пригрело, так он и пошёл к двухэтажному зданию льнокомбината, прямо к самому директору.

Директор Ширко А.А., принимая гостя, одновременно улыбался и хмурился, но улыбался всё-таки чуть чаще. А хмурился и вовсе только потому, что сам не любил иметь дело с нечистью. С другой стороны, где ж ты найдёшь снабженца лучше, чем дьявол?!

– Да… Образование у вас, я смотрю… Гхм… Ну ладно, – басил он, всматриваясь в документы. – Но опыт работы по специальности имеете. Взыскания какие-то, порицания, выговоры?.. Даже так! Грамота… Гхм! А родители где? Аж в Бугульме? Это где это?.. Ну а сюда, к нам на вёску, чего потянуло-то?..

В конце концов директор крепко пожал стрекопытовскую ладонь:

 Добро! Иди в отдел кадров, оформляйся, получай подъёмные. Ключ от гостиницы там же спросишь. День тебе на утряску и завтра чтоб как штык! У нас на комбинате строго!

Гостиницей называлась хата, заколоченная, да сырая, да паутиной занавешенная, да червём древесным изъеденная, скрипучая, но чудом ещё каким-то стоящая, хоть и криво, в самом конце заводской улицы, между ольхой и рано отцветшей в этом году вишней. До магазина десять минут, до завода пятнадцать, баня – вот она, напротив. Нашёлся в хате веник, нашлось ведро со шваброй, и даже сероватое, но чистое и выглаженное постельное бельё с блёклым инвентарным номером тоже нашлось на узкой пружинистой кровати под единственным окошком с засохшими цветочными горшками.

В целом жить можно, если претензии поубавить. А у Стрекопытова их никогда и не было.

Магазин был обычный, тихонький. Вышла к прилавку когда-то воздушная и бойкая, а сейчас величавая, полная, с затаённой страстью в сорокалетних коровьих глазах Валентина. Мгновенно оценив возраст, социальное положение и семейный статус посетителя, она отряхнула белый халат над пышным бюстом и послала миру ослепительную улыбку во все двадцать восемь зубов плюс четыре золотые коронки.

– Доброго денёчка! Подсказать вам чего, гражданин?

– Да, пожалуйста. Нет ли у вас плетёной авоськи? Понимаете, свою в райцентре забыл, – говор Стрекопытова был чарующе нездешним.

– Как не быть? Да вот же она, смотрите… А вы к нам надолго из райцентра?..

– Ну, пока не уволят…

Валентина усилила напор:

– А в авосечку-то чего? У нас вот огурчики справные есть, а к ним колбасочку с бутылочкой, а? Или хоть пряников к чаю возьмите!

– В другой раз, спасибо! У меня своё всё. До свиданья!

Такая сдержанность распалила сердце продавщицы сильнее, чем еженедельные приставания замдиректора овощебазы и двух тамошних грузчиков, одного из которых Валентина однажды даже как-то всерьёз полюбила.

– Икорка с праздников ещё, товарищ! – запоздало вдруг вспомнила, но жилистый брюнет уже не слышал её. Остаток дня Валентина посвятила томлению духа, кратко уведомив об этом на дверях сельпо: «Ушла на базу!»

Войдя в хату, Стрекопытов взмахнул пустой авоськой и тут же вытащил из неё маленькую пачку гранулированного индийского чая, сахар, пряники, полкольца краковской и четвертинку подового сельского каравая. По привычке прилетевшие с чаем папиросы он твёрдо отослал в небытие, бросив обратно в авоську.

Вечером, закончив уборку, дьявол выпил чаю и устроился под настольной лампой со справочником узлов, агрегатов и запчастей линии по производству однотипного льноволокна. Так и уснул.

В ту ночь в посёлке особенно хорошо спалось – повеяло с реки прохладцей, смолкли беспокойные жабы и кузнечики, и стали слышны тонкие голоса серебряных колокольчиков, каждое полнолуние объявляющихся на соседнем совхозном поле. В такую-то ночь только и можно их отличить от других цветов, скромно закрывающих свои головки. Серебряные вверх смотрят, луной любуются. Тут ты их, не будь дурак, и рви и беги к дому, пока роса не выпала. Если успеешь в хату забежать, обернутся те колокольцы серебряными лепестками, а не успеешь – обычной травой останутся.

Только кто ж побежит ночью в поле серебро искать, если на проходной надо к восьми быть, а совхозникам и того раньше – в шесть первая дойка! Пропадают колокольцы зазря…

Директор Ширко на пару с главным инженером Пиневичем терзали нового снабженца:

– Шестерни в мялко-трепалке износились. Если в Туле заказывать, то месяц жди. Положим, их и в инструменталке выточить можно, а только ты сам договаривайся. И на Тулу не слишком-то надейся – они нам ещё вальцы не поставили рифлёные. В общем, сам давай, сам…

Стрекопытов понятливо покивал головой, уточнил марку стали для шестерёнок и заодно срисовал в блокнот, как выглядят рифлёные вальцы. Пока кабинет свой обустроил, накладные заполнил, до Тулы дозвонился – а они вальцы не выслали ещё, уже и обед начался. Пришлось встряхнуть авоську на ходу, да так и идти в столовую с промасленными деталями, искать главного инженера.

– ГЩ-012? Ты смотри! Ведь могут же, когда захотят! – главный инженер одной рукой держал шестерню, а другой споро наворачивал борщ. – А ты молодец, Григорий, пробивной парняка! Садись давай, ешь.

Так и пошли стрекопытовские будни. Оборудование на комбинате было старым, а планы руководства амбициозными. Поэтому и работы по снабжению хватало. Зато во втором квартале план перевыполнили. Всем дали грамоты, пообещав в конце года премию. А Стрекопытову ещё и малосемейный коттедж. На совещаниях в районе директора Ширко теперь хвалили и ставили в пример как энергичного руководителя и умелого хозяйственника. Раз как-то даже фотографировали на доску почёта, но с размещением пока не спешили, дожидаясь итогов года.

А Ширко не дурак, Ширко понимал, кому обязан успехом, и все силы направлял на то, чтобы удержать у себя такого снабженца. Гостиницу побелил ему. Мебель туда из красного уголка притаранил. Учителку уговорил подождать со свадьбой, забрав у неё ордер на строящийся коттедж. Пару раз даже пытался угостить Стрекопытова самогоном тёщиного производства. Тот, правда, отказывался, но до того вежливо, что директору не в обиду и даже в радость было возвращаться домой с непочатой бутылью под мышкой. Так и шёл Ширко от самой гостиницы, чуть пританцовывая, и улыбался всякий раз, как только вспоминал ласкового и обаятельного дьявола. Дома бутылку откупорил, налил – себе полный стакан, жене поменьше, махнул, похрустел капусткой, задумался. Жена, бывшая в курсе всех тревог Ширко, молча прильнула сбоку и погладила мощную спину. И тут Ширко осенило – женить его надо!