— Глядите, глядите, наш иконописец явился!.. — А толстый, как бочка, Михал мнет снежок и бросает навстречу Степану, — снежок взбивает порошу под самыми ногами...
Так все это ясно увиделось, так ясно услышался насмешливый крик Петярки, что Степан съежился на печи и еще крепче зажмурил глаза. Нет, он не пойдет в Баевку ни за что. Пусть Иван отведет его к иконописцу, как было договорено с отцом.
— Эй, — окликает Иван, подходя к печке. — Где ты там? Слезай, пока картошка не простыла, мы уже поели.
— Отведи меня к иконописцу, — бормочет Степан.
Иван озадаченно молчит. Потом:
— Ладно, никуда не денутся твои иконы, иди ешь...
— Не пойду, отведи.
— Что ты заталдычил — отведи да отведи! — срывается вдруг на окрик Иван.— Ты думаешь, это так просто — отвести? Кто еще тебя возьмет!..
Степана душат слезы обиды и недоумения. До него вдруг с неотразимой ясностью доходит, что это и в самом деле не так просто — уйти учеником к художнику. Кому он нужен? Кто его ждет? Ведь если в доме родного брата на него смотрят как на дарового работника, укоряют куском хлеба, что будет в чужих людях?..
Кто-то лезет на печку к нему, пыхтит. А, это Петярка.
— Не плачь, — шепчет Петярка. — Я тебе хлеба принес, мамка не видела...— Он сует Степану хлеб и сам ложится рядом. — Ты мне лошадку сделаешь?..
— Сделаю, — шепчет Степан.
Уже совсем темно. Степан слышит, как Иван с Верой укладываются спать.
— А собачку сделаешь?
— Сделаю, — шепчет Степан.
Обнадеженный и счастливый Петярка угомонился, уснул. У Степана высохли слезы. Он потихоньку съел ломоть хлеба. Обида утишилась. Рядом лежал маленький, добрый, ласковый человек. Завтра Степан вырежет ему из доски лошадку...
Степана разбудили тихие голоса. Вера и Иван о чем-то говорили, лежа в кровати. Было еще темно — серый свет раннего утра едва проступил в окошке.
— До рождества бы пожил, — сказала Вера.
Степан насторожился. Вроде как о нем говорят.
— А я что, гоню его, что ли, — ответил Иван. — Слышала сама, как приступил — отведи да отведи.
Помолчали. Потом Вера сказала с обидой:
— Тебе, конечно, дела нет, как я одна со всем справлюсь, а скоро еще родится...
— Дак не привязывать мне его, все равно уйдет, я его знаю.
Степан поднял голову.
Вера сказала:
— Ты же старший брат, не можешь, что ли, приказать...
Опять помолчали. Сердце у Степана бешено колотилось. Он понимал, что решается его участь.
Иван внизу, в темноте, сказал:
— Ладно, поговорю...
Вера подхватила:
— «Поговорю»! Да какие тут еще разговоры говорить? Не велика птица, сказал — да и все тут! Ну, пообещай сапоги на пасху, — добавила Вера, помолчав.
— Ладно, тише, — сказал Иван. — Разбудишь.
Степана обдало жаром. Ну нет, батраком он не будет. Не бывать этому! Он приехал в Алатырь не для того, чтобы доски для брата строгать, а снохе таскать воду и дрова. Он сегодня же заставит отвести себя к иконописцу. Если брат попробует отговаривать, он уйдет сам. И не нужны ему никакие сапоги. Он найдет иконописца и упадет ему в ноги, упросит взять в ученики. Да отчего бы его не взять‚ ведь ему, Степану, только показать, как надо по-настоящему пользоваться красками, а остальное он будет делать у сам. Он же умеет рисовать углем, а уж красками как-нибудь нарисует. Ведь нарисовал же в алтышевской церкви Саваофа!..
Светало помаленьку, не торопилось.
Но вот брат со снохой поднялись. Слышно, как под их ногами проскрипели половицы. Кто-то вышел во двор, должно быть, Иван. Вера прошла в предпечье, вскоре там засветился огонь. Еще рано, подожду, думал Степан, поглядывая на окно. Теперь, решив уходить, он был спокоен.
Наконец Вера за ненадобностью задула керосиновую лампу, и свет в окошке как-то сразу прибавился. Теперь пора, решил Степан. Он потихоньку слез с печи, тихо обулся у порога, нашарил пиджак. Тут дверь отворилась, и вошел Иван. Он с удивлением поглядел на брата.
— Ты куда нарядился? — спросил он, и в голосе его и тени нет вчерашнего раздражения.
— Сейчас отведешь меня к иконописцу, — сказал Степан и решительно добавил: — А не отведешь, сам пойду.
Иван и Вера с удивлением переглянулись.
— Зачем так спешить, еще рано, — заговорила Вера. — Никуда не денется твой иконописец. Их в Алатыре много, не к одному, так к другому пойдете. Надо сначала поесть.
— Нет, сейчас пойдем, — угрюмо твердил Степан, глядя в пол.
Вера хотела еще что-то сказать, но Иван остановил ее взмахом руки.
— Все равно сначала надо позавтракать. Торопиться некуда. Надоест тебе еще и у иконописца, — сказал он.
— Не надоест! — сказал Степан, но против воли своей попал в спокойный тон брата: — Сам говорил, что отведешь, когда сделаем сундуки. Сундуки давно сделали, и шкаф сделали, теперь делаем стол, а ты все не отводишь...
— Стол тоже надо сделать. Разве у тебя нет желания научиться делать столы?
— Нету, — грубо отвечал Степан, точно спохватясь, что если будет рассуждать, то даст себя уговорить. Но Иван был терпеливый.
— Конечно, — сказал он, — иконы — дело хорошее, если научишься их писать. Да ты научишься, я знаю, ты парень ловкий, голова у тебя есть. Но в жизни, Степа, всякое умение сгодится, мало ли что. Вот дед Охон — помнишь его? — ну вот, он, бывало, говаривал: «Всякое ремесло под старость хлеба добудет, учись, Ваня, всему, что бог пошлет».
Между тем к Степану подошла Вера и, упираясь в него своим большим животом, мягко и властно стала расстегивать пуговицы на пиджаке и приговаривать:
— Пойдем-ка, братушка, сначала позавтракаем. На сытый живот и капризничать лучше.
— Я не капризничаю, — отозвался Степан, и у него не хватило сил оттолкнуть ее руки.
— Тогда, наверно, капризничает Петярка, до сего времени не может слезть с печи, — с улыбкой сказала Вера и весело крикнула Петярке: — Скорее, сыночек, слазь да садись за стол, а то отец с дядей всю кашу съедят.
Степан нехотя снял пиджак, нехотя сел за стол, подталкиваемый Иваном. Позавтракать, конечно, неплохо, голодный куда пойдешь. Поест сначала, потом снова оденется, и уж заставит брата отвести.
Петярка прямо с печи кинулся к столу. Мать поймала его и отправила умываться в предпечье. Тут и Степан вспомнил, что он тоже не умылся. Пока они с Петяркой находились в предпечье, Иван о чем-то шептался с Верой, но Петярка плескал водой, и Степан ничего не разобрал, однако, когда сел за стол, по их лицам увидел, что они что-то затеяли.
После еды Степан хотел одеться. Но Иван опередил его, взял пиджак.
— Никуда сегодня мы с тобой не пойдем, — сказал он уже строже.
Степан исподлобья взглянул на Веру, поднял с пола шапку и в одной рубашке выскочил из избы.
— Не беспокойся, никуда не денется, — улыбаясь, сказала Вера. — Сейчас не лето, постоит немного на улице и придет домой.
Иван ушел в переднюю избу и принялся за дело. Выходки брата вывели его из равновесия, он тесал и строгал с раздражением, испортил один шип — не там выдолбил долотом, бросил инструмент. Иван никак не мог понять младшего брата. Что ему надо? Кормят его, поят, живет в тепле, учат столярному ремеслу, а ему подавай что-то другое. Попробовал бы он со своими капризами побродить, как они с дедом Охоном, по зимним дорогам в зипунишках в поисках работы и куска хлеба. Такого бы дед Охон ни одного дня не стал держать возле себя. Сыну, конечно, не дозволено обвинять отца, но все равно Иван недоволен был отношением отца к Стенану. Это отец с малых лет потакал ему, вот он и вырос таким упрямым и непослушным. Да и работать не любит, привык к даровым хлебам. Он, Иван, с восьми лет начал работать, пас с дядей Охремом стадо, в десять лет пахал, в пятнадцать с дедом Охоном плотничал. Этот же ничего не делает...
Время подвигалось к полудню. Иван несколько раз выходил во двор, на улицу. Степана не было видно. Вера сначала все говорила, чтобы не беспокоился, а потом и сама заволновалась, накинула на плечи овчинную шубу, пошла к соседям спросить, не заходил ли Степан. Но и там его не было. Тогда Вера обыскала весь двор, может, где-нибудь прячется? Заглянула и в закут к поросенку, — кто знает, может, там Степан прячется от холода? Но его не было нигде. Тут уж они забеспокоились по-настоящему. Иван оделся и пошел разыскивать его по городу.
