Но надо было что-то сказать. На лбу у Степана выступили капли пота.

— Много наткала холстов до рождества? — выдавил он.

Креся точно ожидала этого вопроса. Она сразу вся встрепенулась, повеселела и принялась рассказывать о своих прядильных делах: к рождеству сумела наткать куда больше холстов, чем ее подруги, а нитка у нее тонкая, твердая. И еще она с видимым сожалением рассказала о том, что у нее очень плохая прялка, старая, надо бы ей новую прялку, но кто сделает, в родне у них не имеется таких мастеров.

— Твой брат, говорят, делает хорошие прялки? Мне, знать, не сделает?

— Прялку и я могу сделать.

— Вай, правда?! — обрадованно воскликнула она. — Ты уж потом мне сделай!

— Когда потом?

Креся застеснялась, отвернула лицо в сторону и тихо сказала:

— Знамо, когда, после свадьбы...

Степан подвинулся поближе к Кресе, взял ее за руку.

— Пойдешь за меня замуж?

Креся тихо, еле слышно прошептала:

— Пойду...

И опять замолчали, оба смутившись пуще прежнего. Первой заговорила Креся:

— Не уезжай сегодня домой, вечером приходи.

— Приду, если хочешь...

В доме невесты Нефедовы засиделись до сумерек. Когда ушли, дорогой Дмитрий спросил сына:

— Девушка понравилась тебе?

Степан не знал, что сказать. Он и сам не знал: понравилась ему Креся или нет. Девушка как девушка. Но бабушка сказала за него:

— Такая девушка понравится каждому: на личико красивая, работящая. За нее многие у нас сватались.

— Хорошая девушка, — сказал Дмитрий.

Степан проводил отца за околицу, куда обычно провожал, когда учился здесь, в Алтышеве. После проводов отца его сердце и тогда стискивала грусть. Точно такая же грусть его сердце стиснула и сейчас: так одиноко и чуждо показалось в Алтышеве.

На колокольне забил колокол, созывая народ на вечернюю молитву. Степан остановился — он вспомнил про Саваофа, которого нарисовал когда-то. Ему захотелось взглянуть на него, все ли еще он там. И Степан пошел к церкви. И чем ближе подходил, тем он больше робел. Отчего? Он и сам не знал. Может быть, он боялся, что Саваофа уже нет?..

Но нет, грозный бог был на старом месте — в полукружье дверной ниши, под сводом над дверью, — Степан ясно видел его, хотя и темно уже было. Но то, что он видел, страшно поразило его: что-то грубое, плоское, дикое было наляпано над дверью, желто-ядовитый цвет серповидного нимба лежал как какой-то шутовской колпак, а лицо краснело, как уголь. И мысль, что над этим посмеялся бы даже Иванцов, а Колонин — тот просто бы плюнул на такое художество, так уязвила Степана, что он не посмел даже подняться на паперть, чтобы разглядеть свое творение поближе. Он повернулся и пошел прочь.

Семья Рицяги только что поужинала. Мать Креси мочалкой вытирала со стола, все три ее дочери еще сидели на своих местах за столом. Но хозяин уже успел залезть на печь. Вскоре к нему забралась и хозяйка.

— Ложитесь, чего пялите глаза, — проворчала она младшим дочерям.

— Пусть, мама, сидят, зачем ты их так рано укладываешь. Мы туда пойдем, — сказала Креся и, взяв Степана за рукав, повела его на старое место. Опять сели на лавке у окна. И опять говорить было не о чем.

— Проводил отца?

— Проводил.

— Холодно. — И Креся придвинулась ближе. Ее теплая нога коснулась его ноги.

В лицо ему сразу ударил жар, уши запылали, точно их жарили. Креся тихо сказала:

— Какую ты мне прялку сделаешь?

— Какую хочешь.

— Сделай на четырех ножках, ладно?

— Ладно. — Степан глубоко вздохнул.

Помолчав, Креся снова заговорила:

— По праздникам будем приходить сюда? Мама тебе испечет два яичка. У нас куры несутся хорошо.

От окна в спину Степана веял холод. Он пошевелил плечами и боком прижался к теплой печке.

— Что ты молчишь? — шепнула Креся. — К нам, говорю, будешь со мной ходить?

— Если будет время, отчего же, — сказал Степан.

— В праздники, чай, не работают?

— Я рисую каждый день, и в праздники рисую.

Креся тихонько засмеялась.

— Рисование, знать, работа?

— Как же не работа?!

— Работа — прясть, пахать... А рисование — забава.

Степан опять пошевелил плечами. Он вспомнил Саваофа. Когда они пойдут венчаться, он опять его увидит... Он вздрогнул.

— Холодно? — Креся взяла его руку в свои горячие ладошки.

У Степана не шел с глаз страшный Саваоф.

— Мне, пожалуй, пора уходить, — сказал он.

Креся неохотно поднялась со скамейки.

— Я провожу тебя...

Она накинула на плечи материну овчинную шубу и вышла с ним на крылечко. Степан потоптался, не зная, что сказать на прощанье. Креся взяла его за руки. Она сама прижалась к нему и зашептала:

— Когда еще придешь к нам? Когда тебя ждать?..

— Приду...

— Когда придешь?.. — спросила Креся.

— Скоро, — сказал Степан. — Иди, замерзнешь...

— Приходи, — прошептала она. — Я ждать буду.

Степан спустился с крыльца, пошел по деревне. В редких домах желтели огни. Он постоял возле дома Самаркиных и пошел дальше. Вот и околица, вот и дорога в Баевку. Восемь верст для Степана — не путь. Он зашагал. Снег под лаптями скрипел с посвистом.

— Степан, ты рехнулся! — ворчала Марья, ходя босиком по темной избе. — Как тебя волки не загрызли, дурака такого!..

Она нашла лучину, вздула огонь.

Заворочался на печи и отец.

— Ты что, не мог дождаться утра? — сказал Дмитрий.

— Нечего мне там делать до утра, — ответил Степан.

— Как это так? У тебя там невеста!..

Степан промолчал.

— Или тебя выгнали? Ну, чего молчишь?

— Никто не выгонял, сам ушел. — Он разул лапти и полез на полати. — Чего там делать...

Мало-помалу угомонились и отец с матерью.

Утром, пока Степан спал, Дмитрий зарезал барана. Теперь осталась одна ярка. С вечера они с Марьей затеяли затор для самогона. Надо было торопиться. К крещению они думали покончить со всей подготовкой к свадьбе, просватать невесту и сыграть свадьбу.

Степан проснулся поздно. И еще на полатях он почувствовал запах мяса.

— Что это у вас там? Рождество прошло, а вы варите мясное?

— На завтрак сварили печенку, — ответила Марья.

— Откуда взялась печенка? — опять спросил Степан.

— Думаешь, твоя свадьба пройдет без мяса? Отец зарезал овцу, — сказала Марья.

Вот оно что! Хочешь не хочешь, а свадьбе быть, раз уже овца зарезана. Он лежал и силился вообразить Кресю, но вместо того в глаза лез Саваоф. Как он мог нарисовать так плохо? Неужели это нарисовал он?.. «Креся!» — сказал он, но вместо Креси в глазах появилась Дёля. Он стал вспоминать, как они целовались на крыльце, но вместо того вдруг явилась винокурня, где они впервые обнялись с Дёлей.

— Я не женюсь, — сказал он с полатей.

Марья держала в руках большую чашку с ливером и требухой.

— Чего ты сказал, сынок?

— Я не женюсь!

Чашка выпала из рук Марья, мясо вывалилось на пол. В это время в избу вошел Дмитрий.

— Ты слышал, что сказал твой сын?

— Ничего не слышал. Пока вижу, что ты уронила мясо.

— Я и сама, отец, едва удержалась на ногах. Боюсь, как бы и ты не упал...

Марья без сил опустилась на лавку.

— Мясо оставила на полу, знать, кошке? — сказал Дмитрий.

Она подняла передник к лицу и расплакалась. Дмитрий, не понимая, что случилось, стоял посреди избы, взглядывая то на жену, то на полати, где торчала голова сына.

— Что случилось, Марья? — крикнул он, не выдержав этой неизвестности.

— Что случилось... не хочет жениться!.. Вот чего! — И новый приступ горя задушил ее.

Дмитрий обалдело глядел куда-то в стену.

— Это правда?.. — спросил он.

— Правда, отец, не хочу жениться, — отозвался Степан.

Дмитрий устало и растерянно кинул взгляд на иконы в углу и произнес лишь одно слово: