Когда он поднялся на берег, на крыльце увидел мать. Она провожала внимательным взглядом Дёлю, которая уже подходила к своей избе.
Марья встретила сына словами:
— Ты сегодня почему-то недолго пробыл у проруби?
Степану всегда казалось, что мать умеет по глазам и по выражению лица читать его мысли. От нее никогда ничего нельзя скрыть. Она всегда обо всем знает и догадывается. Вот и теперь Степан невольно покраснел, будто его поймали на воровстве.
Какая-то мрачная туча с угнетающей тревожной тишиной повисла над маленькой Баевкой. Или эта туча была только в сердце Степана? Но нет, как-то все переменилось в деревне: за водой и за сеном в сарай теперь ходила сама Пракся, рубить дрова выходил старик Назар, мать не ходила на беседы ни к Кудажам, ни к Назаровым. Все будто что-то ждали. Чего? Может быть, субботы, когда в деревню придут мужики — и Дмитрий, и Михал?.. Степан понимал, что он нарушил мирный покой деревни, но разве он виноват?..
Днем он терпеливо сидел дома, глядел в окно. Вечером выходил к бело застывшей Бездне, глядел на черный лес на той стороне, на высокие звезды. Стоял, пока не застывали ноги. Брел обратно. Желтели огоньки у Кудажей, у Назаровых. Лаяла собака... Где Дёля? Почему не видно ее? Не заболела ли?.. Кто-то шел по тропе от Кудажей. Пракся? Нет...
— Дёля!
— Вай, Степа, как ты меня напугал. Чего бродишь один в темноте?
— Тебя ищу, Дёля. Потерял я тебя, вот теперь и ищу, никак не могу найти.
Она стояла перед ним, засунув руки в рукава.
— Надо было, Степа, искать меня, когда я была девушкой. Теперь оставь меня, не ходи, не разрывай мое сердце, — заговорила она не сразу. — Девушкой я бы пошла за тобой, куда бы ни позвал, ни мать, ни отца бы не послушалась... А теперь, теперь... поздно.
В ее голосе слышалась мольба и в то же время звучала какая-то неопределенная растерянность, неуверенность в в правоте своих слов. Степан взял ее за руки. Она их не отняла.
— Ты думаешь, мне легко смотреть, как ты мучаешься? Мое сердце тоже разрывается.
— Тебе чего мучиться, взял да и уехал. Ведь жил ты в городе, уезжай и сейчас... Пусти меня, мне надо идти, — сказала она, силясь вырвать руки.
— Дёля, мне надо поговорить с тобой, последний раз, Дёля!..
— Холодно, пусти, — чуждо сказала она.
— Зайдем в винокурню, там тепло.
— Что ты говоришь, Степа! Бог с тобой!.. Что подумают обо мне?..
— Ну и пусть думают, что хотят! Я тебя так давно не видел, я думал, ты заболела.
— Я все дни живу у своих и ночевать хотела там, да отец прогнал, — сказала Дёля, и слезы навернулись у нее на глазах.
— Ну вот и пойдем, твоя свекровь подумает, что ты все еще у своих, — проговорил Степан и решительно потянул ее к большой общественной винокурне — тут гнали самогон к праздникам.
Дёля только и сумела сказать:
— Вай, Степа, погубишь ты меня...
Он по ее рукам чувствовал, как она вся дрожит от страха. Дрожит, а все-таки идет за ним. Он плечом надавил на дверь, не отпуская ее руки, боясь, что она убежит от него. Она, может быть, и убежала бы, но как-то вся вдруг обессилела, сделалась безвольной и покорной. Степан нащупал широкую лавку у стены, усадил ее и сам сел рядом. В избушке было тепло и темно, точно в погребе. Пахло прогорклым вонючим самогоном, который давно уже своим запахом пропитал прокопченные бревенчатые стены. Маленькое оконце, почти доверху занесенное снаружи снегом, не пропускало света. Степан обнял Дёлю. Она положила ему на плечо голову и заплакала в голос.
— Ну, чего ты разревелась, точно маленькая девочка? — проговорил он, проведя рукой по ее мокрому и холодному лицу.
— Степа, — шептала она, плача, — Степа!.. зачем ты не пришел раньше, я тебя так ждала, так ждала!..
И тут настежь открылась дверь. В звездном сиянии снега стояла Марья. Степан и Дёля оцепенели.
— Степан, сейчас же иди домой! Ты чего тут, бессовестный, делаешь в темной винокурне?
— Выйди давай, я сейчас, — сказал он.
— Нет, сначала выйдешь отсюда ты, потом уж я, — твердо ответила Марья, и спорить с ней было бесполезно.
Степан тронул молчащую Дёлю, которая, казалось, даже не дышала, и направился к двери. Марья пропустила его и сама вышла за ним, оставив дверь открытой настежь.
Степан всю дорогу до самого дома оглядывался назад — идет ли Дёля? Мать не выдержала и сказала:
— Нечего оглядываться, и одна найдет дорогу в дом, где живет ее муж!
Дома Степан полез было на печь, но Марья ухватила его за пиджак и стянула с лесенки. В руках она держала веревку, которую прихватила, проходя сенями. Она стегнула Степана — зло, изо всей силы.
Но Степан легко вырвал у нее веревку и бросил под порог. Ей осталось только ругаться:
— Блудливым петушком вырос, по чужим дворам летаешь!..
Степан молча полез на печь.
— Конечно, где мне теперь с тобой сладить, ты вырос, стал большой, по чужим бабам ходишь, чужих жен отбиваешь! — гневно выговаривала Марья. — Вот придет отец, он тебя поучит немного, он тебе разъяснит, что значит чужая жена! Вот чему ты в городе выучился у своих художников! Вот какая твоя учеба!..
Степан и на это ничего не ответил.
Марья еще долго ругалась, пока не успокоилась на своей постели.
В сочельник из Алтышева пришел Дмитрий. Вся семья попарилась в бане. После ужина Марья, убрав со стола, задержала мужа и сына на своих местах.
— Вот, Дмитрий, перед тобой твой сын, — заговорила она со значительными интонациями в голосе. — Вырос с тебя, вошел в силу, мне одной теперь с ним не справиться. Когда матери с сыном не справиться, значит, подошло время женить... Степану надобно просватать невесту.
Степан хотел было выйти из-за стола, но мать придержала его и села с ним рядом на лавку.
— Сиди, — сказала она. — Разговор идет о тебе, а не об Ильке.
Дмитрий пошевелил скулами. Этот разговор и ему был не по душе. Он хотел отделаться от него привычными словами: «Надо подумать».
На этот раз Марья не оставила его в покое.
— Если, Дмитрий, будешь долго думать, то сын твой до добра не дойдет. Степана надобно обязательно женить! — заключила она решительно.
Дмитрий провел рукой по влажной бороде.
— С чего это ты вдруг — женить да женить? Как же не подумавши?
С годами он делался все медлительнее и неповоротливее. Марья это знала, поэтому всякое важное решение брала на себя.
— Я, Дмитрий, все уже обдумала. Я тебя предупреждала — добром не кончится.
Дмитрий поглядел на Степана. Степан опустил голову.
— Так, так, — сказал Дмитрий.
— Вот пока ты будешь думать да такать, может случиться беда!
— Беда?
И Марья, точно только и добивалась этого вопроса, живо поведала мужу о проделках Степана.
Конечно, в рассказе матери все выглядело как-то страшно, точно Степан и в самом деле был каким-то вором, но он не смог перечить.
Наконец мать выговорилась.
— Вот так, отец, тут долго думать некогда, если не хочешь на свою седую голову позора. Ну, что теперь скажешь?
— Да, знамо, приставать к чужим женам — дело воровское. Но... — он опять помял бороду. — Может, торопиться не надо, дело такое...
— Поговори вот с тобой! — сердито сказала Марья. — Знать, забыл сноху Квасного Никиты? И сыновья все в тебя пошли, такие же похотливые! Один таскался с девушкой по баням, а этот гоняется за замужними женщинами — еще лучше! Все вы такие, у вас у всех кровь одна!..
Дмитрий молчал. Оно, конечно, возражать тут нечего, но женитьба — дело такое... Надо подумать...
Тогда Марья начала подступать с другой стороны:
— Целый век с тобой живу одна, ни снохи у меня нет, ни помощницы! — в ее голосе пробились слезы. — Все дела и заботы на мне одной — и по дому, и по двору. Везде — сама, везде — одна. Сколько каждый год приходится мне одной прясть на вас, ткать. Сил моих больше нет! Дочерей мне господь не дает, все сыновья да сыновья!..
