— Степа, сбегай к Филиппову, все у меня горит, я сейчас умру, не могу...

— Елена Николаевна не велела, — пытался возражать Степан.

— Ну, я немножко, самую чуточку, она не узнает! Сбегай, Степа!..

И если Степан упирался и дальше, Колонин вдруг взрывался, начинал грозить, что убьет, выгонит мошенника вон! Делать было нечего, надо было бежать к Филиппову, а Колонин утешал его вслед:

— Вот молодец, вот умница, придешь и порисуешь сам.

Выпив, Колонин делался добрее, разговорчивее, позволял Степану рисовать. Так под его наблюдением Степан закончил «Параскеву» — написал красный плащ, тонкую ее руку, поднятую для благословения.

— А что, — сказал уже изрядно захмелевший Колонин, — бла-го-родно, вьюнош, бла-городно, черт возьми, в тебе что-то есть, что-то есть, это я тебе говорю, я — Колонин! Понял, варвар? Но тебе надо учиться, иначе ни черта из тебя не будет, кроме богомаза.

Под такие нравоучения пьяного учителя Степан закончил еще несколько начатых Колониным икон, но здесь, на веранде, когда у него появилась маленькая возможность рисовать, он впервые почувствовал, что не во всякую минуту рисование доставляет ему удовольствие. Иногда просто хотелось постоять и посмотреть в заросший боярышником угол сада, просто так постоять и посмотреть. Да и рассуждения Колонина тоже не пропадали даром — они оставляли какой-то неясный, но долго саднящий след.

После обещаний, которые давал Колонин Елене Николаевне, шел, как обычно, особенно тяжелый запой, точно Колонин хотел вином залить остатки стыда, утопить в вине свои обещания, навсегда разрушить мост к спасению. И если его удерживали Елена Николаевна и Степан, он прикидывался совершенно невменяемым, кричал, закатывал глаза, рвал рубаху на груди, ломал и швырял все, что попадало под руку, и, добившись свободы таким путем, уходил, шатаясь и пьяно крича, из дому. И тогда Степан отправлялся вечером искать его. Это было ему унизительно, он остро переживал оскорбления, которые орал Колонин на всю улицу, и если бы не слезы Елены Николаевны, на которую Степан смотрел с восхищением и восторгом, которую про себя тоже называл Еленушкой, если бы не она, Степан ни за что не ходил бы искать по городу Колонина и таскать его, упившегося до беспамятства, домой. «Чтоб ты сдох!» — лезло ему в голову, когда он тащил его. И ему воображалось даже, как они с Еленой Николаевной будут жить во флигеле вдвоем, как он будет писать иконы, и ни чем не огорчит он прекрасную «Еленушку», и будет писать так много икон, заработает столько денег, что «Еленушке» не надо будет ходить по домам и учить купеческих дочек музыке — ведь Степан видит, как она устает, и слышит, какие эти «дочки» дуры, что у них совсем другое на уме. «Чтоб ты околел!» Ведь от Колонина только одно горе, только одна беда «Еленушке»!..

Однажды, уже под осень, поздно вечером Степан нашел Колонина в Конторском саду. Колонин шел в компании двух своих пьяных друзей, которых уже знал и Степан и которые знали Степана и всегда издевались и дразнили его: «Ну что, какой твой нужда?» Степан пошел за ними поодаль — Колонин еще довольно твердо держался на ногах, и теперь увести его домой не было, конечно, никакой возможности.

Ясное дело — они направились к Филиппову. День был будний, в трактире, в вонючем и грязном подвале, народу было мало, и Степан сел за соседний столик — он решил ждать. Тут его и заметил Колонин.

— Ты откуда взялся? Чего тебе надо? — спросил он, уставясь на Степана мутными пьяными глазами.

— Мне ничего не надо, — сказал Степан.— Я хочу отвести тебя домой. Там плачет Елена.

— Елена? Какая Елена?! — воскликнул он пьяным срывающимся голосом. — Елена премудрая, Елена прекрасная, Елена — жена Менелая? Вот сколько было Елен! Так которая ждет меня?

— Елена — твоя жена, — сказал Степан.

— Жена, — повторил он, растягивая слово. — Ну и пускай себе ждет. У жен такая участь — ожидать. Пенелопа своего мужа ждала двадцать лет. Но, впрочем, одна из Елен сбежала от мужа, сбежала с этим сопляком Парисом... Погоди-ка, ты, случаем, не Парис?

Степан не знал никакого Париса и никогда о нем не слышал. Он сказал:

— Пойдем домой.

— Смотри-ко, как разговорился твой щенок, — сказал один из друзей Колонина, тот самый, что был с гитарой.

Колонин насупился и крикнул:

— Отыди от меня, Парисово наваждение. Вон, мошенник!..

Половой принес и поставил перед ними на стол синий графин и стаканы.

— Выкинь этого щенка, — сказал ему друг Колонина. — Он портит порядочным людям настроение.

Половой повернулся к Степану.

— Чего изволите, молодой человек?

— Ничего.

— Ах, ничего! Но у нас праздным посетителям занимать столы не полагается. Извольте выйти.

Пришлось подняться и выйти на холод.

Он перешел улицу и направился в Конторский сад. Там сел на скамейку, не выпуская из вида двери трактира. Ожидать пришлось долго. Чтобы не замерзнуть, ходил по дорожке. Деревья почти облетели, дорожки были усыпаны листьями. Наконец уже не было сил ходить, и Степан сидел, коченея от холода.

Но вот из трактира выползли друзья Колонина. Степан их узнал сразу: на одном короткий пиджак, помятая фетровая шляпа, гитара на плече. Другой в длинном плате и без головного убора. Вслед за друзьями тот же половой, который выставил из трактира Степана, выволок Колонина. Колонин не мог стоять на ногах. Половой кое-как прислонил его к стене и оставил. Колонин почти сразу же сполз вниз и уселся на тротуаре. Его друзья пошли и не оглянулись.

— Ну, теперь, должно быть, ты дошел до точки, — проговорил Степан, подходя к Колонину.

Тот что-то бессмысленно бормотал. Он не переставал бормотать до самого дома. Степан почти нес его. Хорошо, что Колонин очень худой, вся тяжесть — в костях и одежде да в выпитом вине.

Дома они с Еленой раздели его и уложили в постель. Колонин не переставал бормотать и в постели, но ничего нельзя было понять. Это был пьяный бред.

— Спасибо тебе, Степа, — сказала Елена Николаевна. — Что бы я делала одна!.. — Глаза ее горько и устало глядели на Колонина. В доме было холодно, она кутала плечи в белую пушистую шаль.

— Как все это гадко, низко, — сказала она вдруг очень строго и отвернулась от Колонина. — Ты тоже весь замерз, пойдем пить чай.

Чай пили они в маленькой кухонке, но и тут было слышно прерывистое бормотание Колонина.

Степан вызвался поставить самовар, и пока возился с водой, углями, пока раздувал, Елена Николаевна сидела за столом перед высокой керосиновой лампой и задумчиво смотрела на пламя.

Степан тихонько присел напротив, глядел на руки Елены Николаевны, на тонкие ногти, прозрачные пальцы.

Тихо подвывало в самоварной трубе. Колонин не подавал звуков.

— Елена, скажи мне, кто такой Парис? — спросил Степан, прерывая затянувшееся молчание.

Елена не сразу поняла, о чем спрашивает Степан.

— Как ты сказал?

— Давеча Колонин пьяный все называл меня Парисом. Тебя же называл Еленой прекрасной, женой Менелая.

— Ах, вон оно что! — Елена Николаевна улыбнулась, улыбнулась первый раз за весь день. — Боюсь, что мы с тобой, Степан, вряд ли подойдем под эту старинную сказку. Для Париса ты еще слишком молод, а Елена уже изрядно постарела.

— И совсем ты не постарела! Ты моложе всякой любой девушки, — сказал Степан с воодушевлением, а лицо его залила краска.

Елена, смутившись, немного помолчала. Потом медленно и осторожно, чтобы не обидеть Степана, проговорила:

— Давай, Степан, договоримся вот о чем. Когда ты обращаешься к женщине, не говори ей «ты», говори — «вы». Того требует приличие, простое приличие. И вообще, если обращаешься к человеку старше себя, то тоже говори «вы». Я тебе говорю «ты», потому что ты моложе меня.

— Но у нас, у эрзян, не говорят никому «вы», всегда говорят «ты», — сказал Степан.

— Это у вас, а у русских не так. Ты живешь среди русских, поэтому и придерживайся их обычая, чтобы не казаться смешным и невоспитанным. Понял ты меня?