Сева, в запале массовой драки тоже упустивший момент, когда об мои рёбра ломали барный стул, удивлённо присвистывает и вслед за Натахой касается моей кожи.
— Нифига себе синячелло, братишка! Круто!..
*Она*
После визита Валентина я долго не могла уснуть. А когда уснула, мне приснился сон. В нём я увидела большое зеркало с моим отражением, и оно разбилось. Я подбирала отколовшиеся части и разглядывала, постепенно узнавая в них лица людей, без которых меня самой, — прежней, целой, тот, что была до падения зеркала, — уже не было.
Помню, там был кусок с отражением Милки. Милку я всегда считала лучшей подругой. Мы делились секретами, поддерживали друг друга, жевали одну жвачку и носили одни шмотки на двоих...
И во сне, как наяву, я задавалась вопросом, почему «моя Милка» от меня откололась.
Был ещё кусок с мамой. Большой, резной. Подняв его, я долго размышляла, как давно пролегла между нами трещина. И пришла к неутешительному выводу. Давно. Очень давно. Ещё при папе, когда они ссорились, я почему-то всегда вставала на папину сторону… Но, всё же, для меня стало неприятным сюрпризом то, что теперь «её» фрагмент вообще лежит отдельно.
«Папин» осколок там тоже был. Самый крупный. Над ним я сидела дольше остальных...
И так я перебирала и перебирала в темноте эти осколки, ловила в их глубине дорогие сердцу образы и задавалась всё теми же вопросами, что истязали меня во время бодрствования: почему и когда моё зеркало разбилось? можно ли его как-то склеить?..
А ещё… пыталась разглядеть отражение в последнем, самом мутном фрагменте зеркала.
**
В понедельник я наконец-то увидела Алекса. Они с Тёмой явились ко второму уроку, получили выговор от нашей классной и предоставили одну на двоих справку, написанную собственной (не сомневаюсь, что это сделал Алекс) рукой. В справке было сказано, что у первого «расстройство внутреннего ребёнка», а у второго «абсцесс совести» и «крах левостороннего подреберья», или как-то наоборот (расстройство подреберья и крах ребёнка, а, может, абсцесс ребёнка и крах совести…) В общем, в итоге Вера Васильевна пообещала, что пригласит и тех, и других родителей к директору и вынесет свой собственный «диагноз».
**
Непогода за стеклом окрашивает бледно-голубые, без того не способствующие аппетиту стены школьной столовки в оттенки смертной тоски и скорби. И даже надрывного света потолочных ламп не хватает, чтобы эту мрачность разогнать.
И оттого так неестественно и чужеродно выглядит весёлый калейдоскоп младшеклассников у линии раздачи. Все эти яркие цветастые рюкзачки, брелочки, пайетки… И весёлый смех, как признак беззаботности и врождённой веры в чудо…
А я тоже верю! Пусть по мне это сейчас не слишком-то заметно. Я сделаю своё «чудо» сама!
И если уж на этот раз у меня ничего не выйдет…
Мои мысли обрываются с приходом тех, кого я жду. Вскакиваю с места, спешу занять свою очередь.
Мне не нужны булки с мармеладом и чай, мне нужен лишь один-единственный разговор с одним-единственным человеком.
— Эй, мелюзга, разойдись! — высокая блондинка разгоняет малышню и вместе с подругами втискивается в начало очереди.
Мне приходится тоже влезть в толпу.
— Эй, ну вы чё, совсем уже! — возмущаются дети.
— Вообще-то, здесь занято!
Кто-то сильно дёргает меня за рукав. Пытаясь не реагировать, я пробираюсь сквозь рюкзачки и успеваю схватиться за стакан с чаем за долю секунды до того, как по нему царапает длинный ноготок со стразами.
— Что за… Ты куда лезешь?! — громко возмущается Наташа, но разглядев, кто перед ней, на миг столбенеет. — Ты?! Это что за выходки, подруга?! Ты ничего не попутала? Здесь стою я!
— Да не ори ты! — обрываю я, поглядывая, как бы нас не услышали её приспешницы.
К счастью, им обеим пока приходится сражаться с возмущёнными уже их наглостью малолетками, и вокруг стоит такой гвалт, что до нас никому нет дела.
Единственная, кто нас прерывает, это повариха, ожидающая от меня ответа по поводу первого.
— Ну, так что, щи берём?!
— Нет, спасибо, — отказываюсь я. И тут же переключаюсь на Наташу: — Разговор есть. Отойдём в сторонку?!
— Что? Какой ещё разговор? Я что, должна, по-твоему, без обеда теперь остаться?
Быстро сгребаю на свой поднос всё, что под руку попадается: вырываю у обалдевшей поварихи суп, ставлю чай, сверху булку и что-то ещё, забрасываю всё это собранными в охапку столовыми приборами.
— Вот твой обед, я заплачу. Ты мне нужна буквально на пару минут, это касается Артёма.
Я нарочно упоминаю это имя, зная, что оно сработает безотказно, как заклинание, и Наташа, хоть и постарается выглядеть так, словно делает мне одолжение, едва ли не вприпрыжку побежит за мной. Так и выходит — и уже через минуту мы остаёмся один на один у тёмного спуска в подвал, куда редко кто-то заглядывает.
— Я решила подружиться, — нервно усмехаюсь я. — Как ты на это смотришь?
Выдавливая из себя внешнюю невозмутимость и даже дерзость, я старательно скрываю жуткое волнение, вопреки решимости завладевшее мной. Оказывается, я пока не готова говорить с Наташей. Не знаю даже, чего я теперь боюсь больше: того, что она снова применит силу, или что откажется мне помогать. А что, если она высмеет меня?.. Что, если завтра о моём позоре будет знать вся школа?
Как бы то ни было, отступать уже поздно.
— Ты головой ударилась? — вспыхивает она. — С чего бы нам с тобой дружиться?
— А почему бы нет? Ведь наши парни лучшие друзья, я подумала, почему бы и нам не стать подру…
— Подругами?! Ха! Так-то смешно! Ты меня за дуру принимаешь? Думаешь, я не знаю, что у вас с Севастьяновым…
— Да ничего у нас с ним не было! Мне вообще не интересен твой Артём! Я хочу помириться с Алексом! Правда! И я надеюсь, ты мне в этом поможешь.
Видя сомнение в Наташиным глазах, я ободряюсь:
— Ну сама подумай, если б мне и вправду нравился Артём, подошла бы я к тебе сейчас? Я что, себе враг? Зачем мне это надо?
— Так ты реально по Алексу сохнешь? — наконец прозревает она.
— Да!!! — почти выкрикиваю я.
И, выдав себя с головой, тут же смущаюсь собственной бурной реакции:
— То есть… он нравится мне... немного... В общем, я просто хочу с ним помириться.
По лицу Наташи растекается удовлетворённая ухмылка, а руки скрещиваются на груди.
— Тогда возьми и поговори с ним, в чём проблема? Зачем тебе моя помощь?
— Пыталась, — я наигранно вздыхаю. — Но он слишком гордый, понимаешь? И всё бесполезно. Поэтому… я подумала… может, ты поможешь нам? Ты можешь устроить нам с ним встречу? Ну, вне школьных стен. Чтобы это было… как-то естественно и не выглядело так, как будто я за ним бегаю?
Наташа задумывается.
— Хм… странно... Почему ты так уверена, что я буду тебе помогать?
— Потому что... — Я собираюсь с силами, чтобы выжать из себя свой главный козырь. — Потому что, если не ты, то мне придётся просить о помощи Артёма...
По дороге на урок меня ещё долго потряхивает. Положа руку на сердце, после "козыря" я готова была к тому, что Наташа вновь попытается меня ударить. Но на этот раз пронесло. Фух, чего только не ляпнешь!.. Зато мысль о том, что свести нас с Алексом в её собственных интересах, теперь, я надеюсь, засядет у неё в голове основательно.
Она ответила, что что-нибудь придумает, сказала, что напишет мне. Мы обменялись номерами. И теперь мне остаётся только выдохнуть и ждать... Но почему же так сложно?
Весь день я тайком поглядываю на Алекса. Ловлю каждый его жест и каждую, увы, не мне адресованную, улыбку, чтобы ещё долго видеть её, закрывая глаза. Я ужасно скучаю. И, признаться честно, ревную. Глупо, но моя кровь кипит даже при виде того, как он общается с другими людьми. Даже с парнями. Даже с Тёмой. Это, наверное, не нормально, но мне хочется, чтобы он смотрел только на меня. А на меня он как раз-таки не смотрит. Словно нарочно избегает этого. Даже когда я отвечаю у доски. Я специально подмечала: каждый одноклассник, хотя бы мимолётно, хотя бы от скуки, мазнул по мне взглядом, пока я читала «Я тебя отвоюю…» Цветаевой. Кто-то прикалывался, кажется, Фродо, кто-то внимательно слушал. И только один Алекс уткнулся в смартфон! Было жутко обидно, и, наверное, отчасти эта эмоция и добавила выразительности моему прочтению. Так, что класс даже поаплодировал мне в конце. Опять же, все, кроме Алекса.
