Сева глубоко вздыхает и оставшиеся двадцать минут урока вместо того, чтобы вникать в правило Ленца, пускает флюиды и слюни в сторону Новенькой и что-то задумчиво чиркает на полях тетради.

**

Тот же день, после уроков. Промокшее школьное крыльцо. Ядовитые солнечные блики в лужах.

Я с тоской смотрю на хитросплетение их пальцев в ожидании, пока они, эти пальцы, наконец разомкнутся.

— Ну всё, я пошёл, — бормочет Сева Петровне прямо в распухшие от поцелуев губы.

На что она в триста тридцать третий раз раскидывает свои крылья и со вздохом виснет на его могучей шее. Меня начинает тошнить.

Сдерживаюсь из последних сил и всё-таки пытаюсь ускорить их прощание.

— Лан, Натали, до завтра, мы погнали.

— Да, всё, — поддакивает Сева. — Нам пора.

— Ню ляаадно, — сюсюкает Петровна. — До вечера. Ты зайдёшь за мной вечером? Я буду ждать тебя. Очень-очень…

Отворачиваюсь, пережидаю очередную волну вспарывающих мою психику и будоражащих пищеварительный тракт влажных чмоков и случайно сталкиваюсь взглядом с Новенькой.

И ясно вижу огорчение или разочарование в её глазах.

Не знаю, что за неведомые силы дёргают меня сделать это, но уже в следующую секунду я торчу рядом с ней, прямо напротив, загораживаю влюблённую парочку своим лучезарным аверсом.

— Ну чё, как, прошёл язык?

Замечаю, как она пытается рассмотреть, что происходит за моей спиной, но, насколько возможно, не позволяю ей этого сделать.

— Прошёл, — отвечает она, наконец взглянув на меня хмуро. — А ты что, хотел извиниться?

— Извиниться? — усмехаюсь я. — Разве я виноват, что у вас, мадам, с глазами косяк? Или с руками, я не доктор, диагнозы не ставлю…

Её милое личико снова некрасиво перекашивает, и она решает в который раз оборвать нашу задушевную беседу:

— Всё ясно. Ну и чудесно, тогда пока!

И намеревается снова смыться, но я, сам не осознавая конечной цели завладевшего мной приступа самопожертвования, опять её останавливаю.

— Знаешь, если бы ты была чуток подружелюбнее, я бы познакомил тебя со своей младшей сестрёнкой Лялей.

— Что?! — она внезапно начинает смеяться. — С какой ещё Лялей? Это ещё зачем?

— Не зачем, а почему. Она классная. Тебе бы понравилась. Но вряд ли ты такая понравишься ей.

— Какая такая?! Ты вообще, почему меня оскорбляешь? Сначала бьёт, потом ещё оскорбляет…

— Вообще-то я вас не бил, а спас...

— Вообще-то, я ВАС об этом не просила!.. — Походу, я опять её разозлил. — И почему ты всё время лезешь ко мне? Что тебе вообще от меня нужно?

— Влюбился! — на той же ноте выдаю я.

Кароч, тушите свет…

На крайней моей фразе, которую, если по-честному, только в рамочку да под чёрную ленту, остолбеневшая от такого нежданчика собеседница перестаёт наконец вопить, как потерпевшая, и несколько секунд мы просто тупо таращимся друг на друга.

Но потом, по её переметнувшемуся взгляду и дыханию за спиной я понимаю, что мой перл дошёл не только до её ушей.

Глава 3

*Она*

— Влюбился! — бросает самый бесячий из всех когда-либо известных мне парней, глядя на меня так, что сердце звенит от напряжения.

И я смотрю на него, поражённая не столько резким, хотя вряд ли правдивым, высказываем, сколько взглядом — снова таким же, как у раздевалки, перед физ-рой: серьёзным, тёплым, каким-то обволакивающим и одновременно цепляющим…

Но подоспевший к нам Артём мгновенно выводит Клоуна из несвойственного ему состояния.

— Сева! — резко восклицает Клоун.

Громко и уверенно, по обыкновению задрав голову кверху и тут же забросив на Артёма руку.

— Наконец-то! Я опух тебя ждать! Ну чё, погнали?

— Погоди… Жень, может тебя проводить? — неожиданно предлагает Артём.

— Да чё она, сама не дойдёт? — не даёт мне даже подумать наглый Клоун. — Ты ж дойдёшь сама, не маленькая?

Рррр!!! Как же он меня раздражает! Так и хочется засветить по его Клоунской, вечно кривляющейся, физиономии, чем-нибудь тяжёлым! Желательно старинным утюгом.

— Дойду, — выжимаю я сквозь зубы.

— Она дойдёт! — возвещает Клоун.

И практически выпихивает друга с места.

— Да ну Алекс, погоди ты, — упирается Артём. — Жень, пойдём с нами? Мы тебя до станции проводим. Нам всё равно туда нужно… — он снова смотрит на Клоуна, у которого, как мне кажется, от услышанного буквально отпадает челюсть. — Мы ж хотели шаурмы купить? А там, между прочим, лучшая в городе!

— Вы питаетесь шаурмой? — я улыбаюсь, но больше над реакцией Клоуна, который тут же состряпывает жутко уморительную гримасу.

— Полезно всё, что в рот полезло, ясно? — одёрнув стоящий колом воротничок своей джинсовки, демонстративно задирает подбородок он.

И гордо вышагивает вперёд, похоже, вообразив себя как минимум Наполеоном Бонапартом.

Мы с Артёмом, переглянувшись, давим смешки.

**

— Слушай, а тебя не ругают за форму?..

Ликуя от того, что на сей раз у Клоуна-Бонапарта ничего не вышло, я решаюсь первой заговорить с поверженным.

Мы выходим со школьного двора.

— …Ну, за её отсутствие? Это же нарушение устава, кажется. Завуч тебе ничего не говорит?

— Они устали с ним бороться, — отвечает за друга Артём. — Раньше его чуть ли не каждый день к директору вызывали…

— Не правда, Сев, — оборачивается тот, о ком идёт речь. — Просто МариВанна Намбер Ван меня, на самом деле, обожает. Она мечтала меня выгнать до тех пор, пока я не признался ей в любви. Теперь ей как наяву снится моя умопомрачительная улыбка и природная грация, а как только я приближаюсь, подкашиваются ноги и немеет язык, так что все претензии она теперь может предъявлять мне только в письменном виде…

— Что он несёт? — чуть ли не плачу я, снова переглянувшись с вздыхающим на ходу Артёмом. — Откуда такая мания величия? Ты в прошлой жизни не Наполеоном был случайно? — обращаюсь уже к выбритому виску Алекса.

— Гитлером! — восклицает Артём, и они, видимо о чём-то своём, вместе смеются, а потом Гитлер-Клоун-Бонапарт в одном флаконе опять прибавляет шаг.

Он идёт так быстро, что мы с Артёмом едва за ним поспеваем.

— А ты всем в любви признаёшься? — снова поддеваю я.

Не знаю почему, но сейчас у меня такое настроение, что очень тянет вывести этого дико самовлюблённого чувака на эмоции.

— Только тем, кого действительно люблю, — невозмутимо бросает он, даже не обернувшись.

И я, вспомнив, как ещё десять минут назад он смотрел на меня, неожиданно для самой себя, смущённо замолкаю.

«А меня ты тоже любишь?» — вот что вертится у меня на языке, но воспроизвести это вслух я почему-то не решаюсь.

По-прежнему хочется подковырнуть его, но теперь я не знаю как. К счастью, Артём заводит новую тему.

— Ты когда-нибудь на море была? — ни с того ни с сего интересуется он.

В это время мы выходим с узкого, в выбоинах, тротуара вдоль второстепенного проезда на большой и удобный, отделённый от главной артерии города ограждением и полоской газона. Идти становится немного спокойней, а разговаривать сложнее — шумно.

— Была. В детстве. В Феодосии. А вы?

— Неа, ни разу не были. Ни я, ни Алекс. Вот хотим летом поехать. А Феодосия это Крым? Там прикольно?

— Феодосия — это Крым, — улыбаюсь я. — Я б тоже туда поехала. Скоро, тем более, мост построят.

— Точно, мост! Алекс, мы возьмём Женьку с нами? — неожиданно перекрикивает шум дороги Артём. И, не дождавшись ответа, воодушевлённо продолжает: — Мы с Алексом на машине собираемся. Хочешь, покажу?

— Что покажешь? — не понимаю я.

— Карину он тебе покажет! — внезапно разворачивается Клоун, продолжая двигаться спиной вперёд. И ещё внезапнее хватает меня под локоть и резко стаскивает куда-то в сторону…

Вернее, они оба, как сговорившись, берут меня под белы рученьки и практически несут куда-то вниз, отчего мою дрожащую душонку пронзает такой дикий страх, что я даже взвизгиваю.