В эту минуту вся напряженность, на которую были способны резкие черты его лица, была сосредоточена в глазах.

– Не стану заниматься ухаживанием за вами при настоящем положении, – сказал он голосом, резким от волнения, – но я хочу, чтобы вы развелись с Давидом Больфемом и вышли за меня. Рано или поздно вы придете к этому.

– Никогда! Никогда я не буду разведенной женой. Никогда!

Его пристальный взгляд дрогнул, и он вздохнул.

– Вы это сказали так, будто бы были убеждены. Вы считаете себя мыслящей, а не переросли одного из предрассудков ваших бабушек-пуританок, которые вели себя так потому, что тогда женщин было мало и с ними обращались, пожалуй, лучше, чем теперь, а кроме того они были слишком скупы, чтобы вести бракоразводный процесс, если бы разводы где-нибудь вошли в обыкновение.

– Вы не очень любезны, – миссис Больфем резко подняла голову, достаточно возмущенная этим явным проявлением откровенного мужского взгляда. Она бы выдернула руку и ускорила шаги, но он поддерживал ее сзади.

– Я не хотел быть нелюбезным. Только вы должны быть более передовой, чем сейчас.

Я повторяю, что не собираюсь откровенно ухаживать за вами, потому что хочу, чтобы мы повенчались как можно скорее. Но я выскажу все, что считаю нужным. Долго ли вы думаете жить так, как живете теперь? С человеком, которого должны презирать и от которого переносите оскорбления. И в этой трущобе.

– Вы тоже здесь живете.

– Я вернулся сюда, благодаря выгодным предложениям и потому, что восток мне нравится больше запада, но я не намерен оставаться здесь. У меня есть основания войти в одну из нью-йоркских фирм будущей весной и, раз начав эту скачку, я надеюсь выйти победителем.

– И вы хотите оседлать себя женой, на несколько лет старше вас? – спросила она с удивлением. Но снова вздрогнула и бессознательно еще замедлила шаги – до ее дома оставалось так немного.

– Мне тридцать четыре года. Сожалею, что показался вам слишком молодым, чтобы отнестись ко мне серьезно, но вы должны согласиться, что, если человек не разобрался в себе, когда он приближается к среднему возрасту – он этого не сделает никогда. Но если бы мне было только двадцать пять, это не составило бы разницы: я моментально женился бы на вас. Раньше я никогда не думал о женитьбе. Девушки меня не интересуют. Их игра слишком ясна. У меня всегда было подобие идеала, и вы олицетворили его.

Характерно для прекрасно дисциплинированного ума миссис Больфем, что мысль об убийстве мужа, в этот исключительный и соблазнительный час, не проникла в ее сознание. Она никогда не лелеяла желания снова выйти замуж, и ее ум был не из тех, что вечно колеблются. Но ей хотелось, исключительно ради опыта, «дать себе волю». В первый раз за двадцать лет ее неудачной замужней жизни побродить по тенистой улице с человеком, который любил ее и не скрывал своей любви.

– Я бы хотела знать… Она взглянула на него, глаза вспыхнули любопытством.

– Знать, что?

– Любовь ли это?

Он резко засмеялся. – Не удивляюсь, что вы задаете этот вопрос – вы, которая знаете о любви не больше, чем знала бы женщина, изгнанная на необитаемый остров с десятилетнего возраста. Ничего, я заронил семя, оно даст росток. Думайте и думайте снова. Вы должны это сделать для меня и ради себя самой. Я знаю, что через шесть месяцев вы разведетесь с Дэвом Больфемом и мы поженимся, как только дозволит закон.

– Никогда, никогда, – теперь смеялась она, и смех был полон веселого кокетства юности.

Они дошли до ворот дома Больфемов, расположенного против аллеи и большого уличного фонаря. Быстрым движением она встала позади ворот и протянула ему руку.

– Не надо больше безумств. Если бы я была молода и свободна – кто знает. Но… но… сорок два года. – Она мысленно превозмогла себя. – Теперь идите домой и подумайте о всех милых девушках, которых вы знаете, и выберите одну поскорее. Я испеку свадебный пирог.

– Неужели вы думаете, что я не знал точно вашего возраста? Это, ведь, Эльсинор. Теперь в нем пять тысяч жителей, а когда вы и я родились – от уважаемых и заметных родителей – в целом графстве Брабант их было меньше.

Он не покушался открыть ворота, но поднес ее руку к своим губам. Даже в эту исключительную минуту он отдал себе отчет, что пожалел о величине этой руки, но сейчас же резко вскинул головой и отбросил эту малодушную мысль.

– Я никогда не изменюсь, – сказал он, – а вы должны думать и думать. Теперь идите, я подожду, пока вы войдете.

– Покойной ночи. – Она пробежала дорожку, задавая себе вопрос, была ли ее высокая стройная фигура такой гибкой, какой она себя чувствовала. Зеркало часто удивляло ее, так как давало изображение, не соответствовавшее ее умственному представлению о себе. Она также не без иронии удивлялась, почему никто раньше не открыл ее очевидной прелести.

Когда она очутилась в спальне и электричество заменило мягкий свет фонаря, падавший сквозь нежные, шепчущие листья, она забыла Дуайта Роша и всех мужчин, кроме своего мужа.

Она вынула пузырек из сумочки и рассматривала его. В одну минуту ее чистый лоб сморщился; нежные, но не глубокие, большие, серые глаза, так неизменно восторгавшие, по крайней мере лиц ее пола, потемнели от неудовольствия. В конце концов она могла что-нибудь перепутать. Как же обращаться с лекарством? Она напрягала память, но случайный разговор с доктором Анной, происходивший два года назад, ничего ей не давал: одну каплю в яйцо или кофе – может быть мало, большее количество – он заметит посторонний вкус.

Она вынула пробку и понюхала. Оно было без запаха, но было ли оно безвкусно?

Очевидно, иначе, как на Больфеме, не было возможности убедиться в этом немедленно. И если оно было безвкусно, то все же могло вызвать заражение крови: лицо раздуется, вены лопнут, она вспомнила отрывки из диссертации доктора Анны об «Интересных случаях». С другой стороны, одна капля может вызвать тяжелую болезнь и возбудить подозрение доктора. Она должна действовать осмотрительно. Убийство – это тонкое искусство. Те, кто предназначают себя на это и ошибаются, или следуют за жертвой или проводят остаток жизни в тюремных стенах. Тысячи, это было высчитано, разгуливают по свету вне подозрений, без страха, безмятежные и довольные, презирая неудачников и воров, так как мастера есть во всяком искусстве. Миссис Больфем гордо сознавала, что ее роль в жизни – это успех.

Оставалось только ждать. Она должна подготовить еще один уютный вечер со своим ученым другом и навести ее на разговор об яде. Ах, сама осторожность требует этого!

Она подошла к шкапчику в ванной комнате, выполоскала маленький пузырек, перелила туда драгоценную бесцветную жидкость, наполнила водой, пузырек, взятый у Анны, и положила его снова в свой мешочек. Завтра или на днях она проникнет к ней и поставит его на обычное место. Яд она спрятала на верхней полке шкапчика в ванной.

Неохотно, так как она была быстрая, хотя и систематичная женщина, она примирилась с возможностью для Давида Больфема продолжать свое пребывание на планете, где его так мало ценили. Она легла в постель, забившись в самый отдаленный уголок, но заснула почти немедленно. И вот, когда ее рука остановилась в нерешительности, «Судьба» сделала остальное.

Прошло две недели, прежде чем миссис Больфем нашла случай поговорить с доктором Анной.

Цвет эльсинорского общества усвоил приятный обычай каждую субботу, после полудня, отправляться в «Загородный клуб», здание типа бунгало, с широкими верандами и большим залом в центре, с несколькими небольшими комнатами для тех, кто карты предпочитал танцам, с уединенным баром, площадкой для тенниса, которую зимой заливали для катка, с участками для гольфа.

Клуб был прелестно расположен милях в четырех от города, сзади к нему примыкали леса, а с холмов можно было бросить взгляд на серый Атлантический океан.

Молодежь, танцевавшая каждый вечер или в клубе, или по соседству в каком-нибудь семейном доме, охотно захватила бы также и большой холл бунгало, если бы не ласковый, но решительный отпор миссис Больфем. Она могла в личных отношениях недостаточно охранять гордость своего пола, но была слишком горда, чтобы позволить юношеству оттеснить людей ее поколения. У нее не было своих детей, и тонкость ее чувств бывала возмущена уступчивостью родителей и эгоизмом их отпрысков. Одним из наиболее заметных результатов ее спокойной решительности было то, что она и ее друзья пользовались всеми привилегиями «Загородного клуба», только сами этого хотели, и достаточное количество мужчин ее поколения не отдавали свое внимание исключительно бару, а любили потанцевать с женами своих соседей. Молодежь фыркала, но так как миссис Больфем была основательницей клуба, и они все были бессильны перед ее негнущейся волей и талантливыми комбинациями, никто никогда не помышлял о восстании.