В то время как французы в основном лишь потешались над Муссолини, никогда не считая итальянцев и их нового лидера ровней себе, англичане видели в нем подлинного героя послевоенной Европы, человека из народа, сумевшего защитить нацию в критический момент и – щепотка британского снобизма – заставлявшего «ленивых, болтливых, несобранных и коррумпированных итальянцев» трудиться сообща. Пожалуй, Муссолини мог бы согласиться с оценкой своей деятельности на посту премьера, но он, к сожалению, никогда не верил в искренность симпатий английского общественного мнения, полагая все это недорого стоящим лицемерием.
Удивительно, что бывший журналист не считал поддержку британской прессы хоть сколько-нибудь полезной для Италии. Возможно, Муссолини не мог забыть о событиях 1914–15 гг., когда он вместе с итальянскими газетчиками на англо-французские деньги помогал втягивать Италию в Мировую войну. Славословия английских газет в его честь не произвели на дуче впечатления, хотя разницу между отношением английского и французского общества к «новой Италии» можно оценить хотя бы по тому факту, что в Англии первые фашисты появились уже в начале 30-х годов, тогда как во Франции подобные движения возникли только после прихода Гитлера к власти. Судя по всему, латинских соседей достижения фашистской Италии не вдохновляли. Впрочем, французы были не единственными, кто относился к итальянскому лидеру с большой долей скептицизма, – те, кто сумел понаблюдать за Муссолини во время будничной работы международных конференций, а не на трибуне, находили его весьма дурно воспитанным, а его претензии на выдающийся интеллект – попросту смешными.
Американский писатель Эрнест Хемингуэй, находившийся тогда в Европе в качестве журналиста, оставил нам забавное наблюдение, которое хорошо передает характерную для Муссолини манеру саморекламы. Прибыв на пресс-конференцию, он, якобы всецело погрузившись в чтение какой-то чрезвычайно интересной книжки, напрочь «забыл» о собравшихся журналистах. Заинтересовавшись, напористый американец сумел рассмотреть, что же так увлекло итальянского премьера. Оказалось, Муссолини «читал» англо-французский словарь, к тому же лежащий перед ним вверх ногами! Чуть позже Хемингуэй даст Муссолини крайне уничижительную оценку, высмеяв «хмурый вид, знаменитую муссолиниевскую мрачность, которой в Италии подражает каждый 19-летний фашист» – разве будет по-настоящему смелый человек, задавался риторическим вопросом американец, играть на публику, постоянно демонстрируя отсутствие страха? Между прочим, у фашистского диктатора и американского писателя был в биографии один общий факт – оба в Первую мировую войну участвовали в боевых действиях на Итальянском фронте, и оба пострадали от миномета – только американского добровольца ранило австрийское оружие, а не осколки от разорвавшегося итальянского снаряда, как Муссолини.
И все же для того периода подобная критика была достаточно редким явлением – большинству европейцев, получавших информацию о новом лидере Италии из газет, он казался фигурой безусловно положительной. Политики или журналисты, подобно лорду Керзону или Хемингуэю, наблюдавшие дуче вблизи, были намного более сдержанны в своих оценках, поэтому симпатии английских газетчиков очень пригодились Муссолини следующим летом, в 1923 году, когда фашистская Италия впервые спровоцировала в Европе политический кризис.
Речь шла о «наследии османов», а конкретно – Додеканесских островах, где жили греки и где тогда располагался итальянский военный контингент. И Греция, и Италия апеллировали к англо-французам, в свое время пообещавшим отдать им эти территории, но теперь Лондон и Париж предполагали перепоручить решение этого спора Лиге Наций – организации, созданной после Первой мировой войны для мирного разрешения международных конфликтов. Если для греческого правительства такое развитие событий давало определенную надежду на успешный исход, то Муссолини сразу же занял непримиримую позицию: Италия готова разрешить этот спор только в переговорах с другими великими союзными державами, безо всякой Лиги. Ему претила сама мысль о том, что какое-нибудь «незначительное государство» вроде Люксембурга будет участвовать в определении итальянских границ.
Завязавшийся узел разрубила гибель нескольких итальянских офицеров на греко-албанской границе – находясь в составе специальной комиссии, они помогали определить ее контуры. Заказчики и исполнители убийства остались неизвестными, но случившееся развязало Муссолини руки. Греции был предъявлен очень жесткий ультиматум, принятие которого означало бы, что греки взяли на себя «моральную ответственность» за это преступление, а кроме того, итальянцы потребовали большую финансовую компенсацию. Афины попытались было потянуть время, но в Риме полюбовное согласие и не предусматривалось – в море уже вышел итальянский флот. Италии нужен был повод – и она его получила.
«Удар возмездия» нанесли по острову Корфу. После того как греческий гарнизон, состоящий всего из сотни плохо вооруженных солдат, отказался спускать флаг над крепостью, начался обстрел из корабельных орудий. В глазах мировой общественности итальянцам очень повредило то обстоятельство, что за крепостными стенами укрывалось много беженцев. Это были жертвы недавно закончившейся греко-турецкой войны, а также армянские сироты, оставшиеся без родителей после резни 1915 года, – в ходе обстрела многие из этих несчастных погибли. Тем не менее дело было сделано – после недолгого сопротивления остров оккупировали итальянские войска.
Муссолини объявил это залогом выполнения своих «справедливых требований» и принялся ожидать реакции европейских держав.
Французы, достаточно равнодушные к судьбе проанглийской Греции, в целом отнеслись к случившемуся спокойно, а вот в Лондоне были неприятно удивлены. О войне, разумеется, речь не шла, но надо же было как-то отреагировать на «брутальные действия» итальянцев! Быть может, санкциями или блокадой Корфу? Но тут зазвучали осторожные голоса, призывающие к благоразумию, – если заставить Муссолини отступить публично, то его правительство наверняка падет, а Италию захлестнет анархия. Тогда у союзников появятся проблемы посерьезнее. Это были рассуждения так называемой рутинной государственной мудрости, не способной заглянуть за горизонт. Выкажи тогда Англия и Франция решимость проучить зарвавшегося Муссолини, они избежали бы впоследствии многих трагических последствий.
Но в 1923 году обессилевшие в Мировой войне победители и без того уступили уже слишком многое в бывших Российской и Османской империях, Африке и Азии, продемонстрировав неспособность поддерживать новый мировой порядок. Столкнувшись с сонмом острейших проблем, Лондон и Париж были далеки от желания создавать себе новые, а потому одна только мысль, что им придется вмешиваться в итало-греческий конфликт, уже останавливала их от любого энергичного шага.
Да и стоило ли «антагонизировать» все еще «союзную» Италию? Для Лондона, не желавшего превращения Европы в союз профранцузских государств, Рим являлся намного более значимымсоюзником, нежели греки, а введение санкций представлялось нецелесообразным – британские товары на итальянском рынке заменил бы кто-нибудь менее щепетильный. В итоге англичане предпочли пожертвовать греческими интересами и надавили на слабейшего, заставив Афины принять итальянские требования. И Греция покорилась: Корфу итальянцы оставили, но Додеканесские острова перешли к Италии.
Муссолини торжествовал. Он показал итальянской нации: во внешних делах ее лидер столь же решителен и успешен, что и во внутренних. Его нервы оказались крепче, и он победил, добившись желаемого. Дуче повел себя «недипломатично», но выиграл, а надежды многих на то, что Лига Наций станет мировым форумом для бескровного разрешения вооруженных конфликтов, подверглись жестокому испытанию.
Была ли его неуступчивость блефом? Несомненно, ибо Муссолини не мог не знать, насколько слаб итальянский флот по сравнению с военно-морскими армадами британцев и французов. Он сознательно рисковал, понимая, какими высокими были для него ставки, но в то же время игра «на обострение» не удалась бы ему без веры в собственную силу несгибаемого национального лидера.
