Одним из первых распоряжений Муссолини в качестве министра иностранных дел был перевод министерства из прежнего здание в новое, единственным преимуществом которого был балкон с видом на городскую площадь. Оттуда он будет с нескрываемым удовольствием разъяснять римской толпе внешнюю политику страны – пожалуй, самая интересная для него тема. И это неудивительно – итальянцы издавна славились своим дипломатическим искусством, отчасти компенсирующим государствам Апеннинского полуострова их военную слабость. Коварство итальянских правителей, с младых ногтей учившихся ориентироваться в хитросплетениях политических интриг, было хорошо известно в мире. Дипломат, мыслитель, философ и политический деятель эпохи Возрождения Никколо Макиавелли вызвал в свое время настоящий переполох своей книгой «Государь» – в основу текста были положены принципы итальянской политики того периода. Если на родине автора его труд не вызвал особого резонанса (именно в силу своей «очевидности»), то в остальной Европе, малоискушенной в этой области, она произвела эффект разорвавшейся бомбы. Спустя 200 лет после опубликования интерес к «Государю» не ослабел. Король Пруссии Фридрих II Великий, и сам не чуждый макиавеллизма во внешней политике, счел необходимым написать собственную книгу, в которой попытался «уничтожить, вооружившись разумом и справедливостью» заложенные в труде выдающегося флорентийца принципы. Время показало, что король-философ не слишком преуспел в своей попытке и Макиавелли по-прежнему актуален.
Перед какими же вызовами на международной арене стояла Италия первых лет «фашистской эры»? Общая ситуация выглядела вроде бы неплохо: несмотря на не слишком удачный для Италии исход мирных переговоров, она, бесспорно, была среди победителей в Мировой войне. Давние дружеские связи с Великобританией, несколько расстроенные из-за презрительного отношения английских дипломатов к «итальянскому шантажу» в Версале, все же продолжали оставаться основой европейской политики Рима, а Лондон, в свою очередь, рассматривал тогда Италию в качестве определенного противовеса нарождающейся французской гегемонии в Европе.
Австро-Венгерской империи более не существовало, и Вена, столетиями вершившая судьбы итальянских государств, отныне, обезоруженная победителями, была беспомощна. Более того, логика политической борьбы подталкивала руководителей Австрии к союзу с Италией, но уже в качестве младшего партнера – прежде о таком раскладе сил между Веной и Римом итальянцы и не мечтали.
Погибло и Османское государство, что открывало перед итальянской политикой новые возможности на Балканах и Средиземноморье. У Италии появились и новые потенциальные союзники – католическая Польша и «латинская сестра по крови» Румыния.
Обнаружились, однако, и новые соперники. Сербы, получившие за стойко перенесенные ими в войну тяготы собственную «мини-империю» в виде Королевства Югославии (в нее, кроме Сербии, вошли земли Хорватии, Словении, Боснии и Герцеговины, Далмации и Черногории), претендовали теперь на роль главного балканского государства, опираясь в этом на французскую поддержку. Греки, «по-дружески» оккупированные войсками Антанты в минувшую войну, также получили в награду от победивших союзников ряд новых территорий, обещанных когда-то итальянцам для «стимуляции» их боевого духа и скорейшего объявления войны Вене.
Не были разрешены франко-итальянские противоречия в африканских колониях и в Европе. Не забыл Муссолини и о нереализованных британских колониальных посулах в Африке. Кроме того, фашистская Италия продолжала находиться во враждебных отношениях с поверженной Германией – итальянский воинский контингент даже отправился на Рейн в составе оккупационных союзных войск.
Как и во многом другом, до прихода к власти у фашистов не было детальной внешнеполитической программы, но имелся вполне определенный «настрой». Прежняя Италия, с ее «дипломатией крохоборов», должна была стать достоянием прошлого. Фашистская Италия претендовала на гораздо большее, нежели жалкие клочки Балкан или несколько сотен километров африканских пустынь. Дух борьбы и насилия, культивируемый в «движении», неизбежно должен был отразиться на внешнеполитических ориентирах фашизма – так оно и произошло. В скором будущем, считали Муссолини и его партийные соратники, Италия неизбежно будет вести борьбу за первенство в Средиземном море, на Балканах и в Африке. А пока – что ж, во внешней политике фашистский лидер демонстрирует тот же прагматизм и оппортунистический подход, что и в экономических вопросах.
Интерес, проявляемый Муссолини к европейской политике, подтверждается хотя бы тем фактом, что за несколько оставшихся до конца 1922 года месяцев он дважды покидал Италию, уезжая на межсоюзные конференции в Швейцарию и Англию. Это стало для молодого политика своеобразной пробой сил, экзаменом на зрелость. Муссолини сделал все, чтобы не провалиться, не опозориться на глазах у рафинированных европейских политиков. Он безропотно внимал советам своих помощников, меняя свое небрежное отношение к собственному внешнему виду. В 30-е годы он будет щеголять почти исключительно в военной форме, но пока что Муссолини приходилось идти на личные жертвы ради успехов итальянской дипломатии.
Зато он проявил характер в другом, сразу же дав понять, что новый премьер Италии не станет пасовать перед авторитетом своих европейских коллег. Продемонстрировано это было довольно прямолинейно, но, как известно, победителей не судят, хотя небольшой дипломатической скандал все-таки случился. Рассчитывавшие найти своего итальянского союзника там, где они заранее договорились, французский премьер Раймон Пуанкаре и британский министр иностранных дел лорд Керзон битый час прождали его в вагоне, пока не получили телеграмму, в которой Муссолини не без ехидства сообщал, что ожидает их в другом месте. Хладнокровный британец надменно промолчал, а пылкий француз громогласно и совсем не дипломатично высказался в адрес итальянского коллеги, но ехать все равно пришлось: нельзя было раскалывать союзный дипломатический фронт накануне переговоров с турками.
Исполнив этот демонстративный трюк для публики и газет, Муссолини несколько перегнул палку, слишком энергично потребовав передать Италии обещанное ей в 1915 году. Жесткий по натуре Керзон на уступки дуче не пошел, напротив – поймал его на слове и обострил ситуацию, фактически обозначив итальянскую позицию как вымогательство, – премьер-министра Италии он охарактеризовал как фигляра и жалкого клоуна. Сам же Муссолини, довольный достигнутым внешним успехом – как же, он ведь заставил «старших союзников» плясать под свою дудку! – предоставил своим дипломатам улаживать дело и отправился в Лондон.
Англия ему сразу и решительно не понравилась: туман, сырость и эти долговязые чопорные англичанки. С трудом удерживаясь от желания по привычке размочить хлеб в стакане или пытаясь вспомнить, каким именно столовым прибором нужно есть то или иное блюдо, Муссолини изнывал от тоски, сидя на конференции, посвященной непонятной, глубоко чуждой ему Германии и проблемам репараций. Три дня в Лондоне показались ему целой вечностью, и за время своего пребывания в английской столице он стал убежденным англофобом. Со временем эта фобия начнет оказывать все большее и очень опасное влияние на внешнюю политику Италии, но уже тогда Муссолини грозил «заносчивому Альбиону», якобы не желавшему учитывать итальянских интересов: «Мы изменим положение вещей… они придут еще ко мне, в Италию». Впоследствии «они» действительно пришли, но совсем не так, как рассчитывал дуче.
При этом если Муссолини нашел британский образ жизни нестерпимо скучным, а саму Великобританию очень негостеприимным местом, то по иронии судьбы именно англичане вошли в число наиболее стойких симпатиков фашизма и лично дуче за пределами Италии. Это было следствием давней традиции – островитяне симпатизировали итальянцам еще со времен Пальмерстона и Кавура, причем интерес английской аристократии к культуре и истории Апеннинского полуострова играл в этом не последнюю роль (схожим образом в орбиту британских симпатий попала в свое время и Греция, получившая немало дипломатических преференций благодаря ставшему вновь популярным эллинизму).
