– Покурим?

– У меня только «Беломор».

– Пойдет, – ответила она.

Закурив папиросу, Лешка вдруг услышал кряхтение на печке за занавеской.

– Любань, ты чи хто? – раздался старческий голос.

– Я, бабуля, спите уже.

Через минуту из-за занавески показались сначала ноги, а затем с печки сползла страшная старуха с нечесаными, седыми волосами и в грязной рубахе.

Лешке стало жутко от ее вида, и он почему-то подумал, что так, наверное, выглядит смерть.

– Налей-ка, што ли? – прошепелявила старуха беззубым ртом.

Любаша налила самогон в свой стакан и протянула бабке. Та залпом выпила и, непонятно каким образом жуя беззубым ртом огурец, полезла на печку.

– Не обращай внимания, она сейчас заснет.

И действительно, через минуту за занавеской раздался забористый храп.

От выпитого самогона и выкуренного «Беломора» Лешке стало хорошо, и он начал рассказывать Любаше анекдоты и смешные истории. Любаша раскраснелась, она смеялась от Лешкиных историй, одновременно жуя сало с соленым огурцом. Кофточка у Любаши расстегнулась, и ее грудь почти вся открылась. Лешка подвинулся поближе к девушке, что-то рассказывая и одновременно поглаживая ее коленки. Затем он почувствовал, как в висках застучало. Ему стало жарко, на лбу выступил пот.

Любаша нежно вытерла Лешкино лицо и начала страстно его целовать. Лешка стал отвечать на ласки, но уже не так охотно.

– Ну, давай по одной, – предложила девушка.

Лешка молча кивнул.

Когда Лешка выпил еще полстакана, ему вдруг стало совсем плохо. Он встал и молча, пошатываясь, пошел на свежий воздух.

– Туалет в огороде, налево, – вдогонку крикнула Любаша, – я пока постелю постель.

Лешка вышел из дома. Его мутило, и он пошел со двора на улицу. Едва оказался за забором, как его начало тошнить. Рвота была сильной, содержимое желудка фонтаном выходило наружу, мешая Лешке дышать, забивалось в нос. Он задыхался, сплевывая рвотную массу, высмаркиваясь и вытирая слезы. Спазмы желудка продолжались две–три минуты.

После того, как этот кошмар прекратился, Лешка вытер рот рукой и постоял некоторое время, держась за забор. Все плыло у него перед глазами. Не понимая, зачем он здесь, пошатываясь, Лешка пошел вдоль забора. Через некоторое время он услышал разговор парней и смех девчонок.

– Так, опасность, – пронеслось в пьяной голове и, свернув на другую улицу, он побежал. Деревенские собаки лаяли ему в след. Скоро он выбежал из деревни и оказался на проселочной дороге. Пробежав еще несколько метров, Лешка почувствовал усталость и безразличие. Он сел на землю, под громадной сосной и на минуту закрыл глаза. В этот момент память покинула Лешку.

Пришел в себя он от холода. Несчастный любовник лежал на земле, под сосной. Он был весь мокрый от утренней росы и его колотил озноб. Поднявшись, Лешка отряхнул одежду и огляделся. Кругом был лес. Светало. Голова раскалывалась от боли, во рту деревянный язык. С трудом вспоминая, что с ним произошло, Лешка стал понемногу определять место нахождения. Оказывается, он вышел из деревни в правильном направлении. Выйдя на дорогу, побежал что есть силы в сторону казармы. Через полчаса Лешка спал в казарме, бросив грязный комбинезон и ботинки под кровать.

Парко-хозяйственный день начинался с построения перед самолетами. Командир полка подполковник Кравченко резким и громким голосом давал указания.

– Всем курсантам ответственно отнестись к проведению парко-хозяйственного дня. К 18.00 все самолеты должны блестеть, как у кота яйца. Места стоянки самолетов убрать от лишнего мусора. За отбойниками все вылизать. Увижу, кто сачкует, помножу на ноль и выверну наизнанку.

После указаний Лешка, Мишка и Ахмед подошли к своему самолету.

Прапорщик Загорулько, несмотря на большой живот, лихо лазил по самолету, открывая какие-то лючки. Мальчишки решили не мешать ему и расположились на траве, за отбойником.

– Эх, пацаны, сейчас бы на денек домой, уже клубники валом, редиска, огурчики, – мечтательно сказал Ахмед.

– А я бы борща поел мамкиного, а еще яблок моченых, бочками в погребе стоят, – Лешка сглотнул слюну.

– Не, хлопцы, вы не пробовали драники. Готовил их отец. Помню, в воскресенье поспать хочется, а тут он заходит: рота, подъем, драники остывают. Мы с сестрой Машкой пулей неслись на кухню, – сказал Мишка.

– Так, бездельники, загораем? Растудыт вас через водило, я научу вас любить авиационную технику. Что развалились, как списанные пневматики? Ну-ка, быстро взяли ветошь и ведра, марш драить самолет, – услышали они голос прапорщика Загорулько. Он стоял рядом, для устрашения держа в руках кусок резинового шланга. Курсанты пулей вскочили на ноги, застегивая куртки комбинезонов.

– Что вытаращились, жертвы аборта? Ты, – прапорщик показал на Мишку, – начинаешь с хвоста, а ты, – кивнул на Лешку, – с носа. А тебе, курносый, – обратился он к Ахмеду, у которого был характерный, с горбинкой, кавказский нос, – сверху.

Мальчишки, не ожидавшие от добряка Семеныча такой строгости, бросились к самолету. Им и в голову не могло прийти, что Семеныч может так ругаться.

Ахмед взял ведро с мыльным раствором и быстро полез на самолет. Он не успел забраться на крыло, как услышал грозный окрик:

– Ну, куда тебя, лешего, понесло? Куда ты в сапогах поперся на самолет? Босиком надо, в сапогах на девку свою полезешь, а это – самолет. Как ты его будешь любить, так и он тебя.

Ахмед стал разуваться, а Загорулько продолжал уже более спокойно, поглаживая самолет по алюминиевому боку.

– С ним надо нежно, с любовью. Как с любимой девушкой. Как ты к нему, так и он к тебе. Будешь лелеять его, холить, и он тебя не подведет, правда, Григорий? – обратился он к самолету по имени.

– Товарищ прапорщик, а почему Григорий? – спросил забравшийся наверх самолета Ахмед, намывая плоскости.

– Потому что звать его – Григорий. Это я его так назвал. Почему, не знаю. Григорий он, и все тут.

– Семен Семенович, а вы давно в авиации? – спросил Мишка из-за самолета.

– Так, почитай, уже двадцать шестой год пошел. Начинал еще на Як-18, затем Л-29, а сейчас вот «Альбатрос».

– А сколько же вы курсантов выпустили? – спросил Лешка.

– Да пару полков наберется, – ухмыльнулся Семеныч.

– А вы всех своих курсантов помните?

– Конечно, мы же все в одной каше варимся. Слухами передается, кто где. А когда перелетами здесь садятся, обязательно меня навещают. Командующий авиацией в Чехословакии, генерал Пронин Вовка, вон месяц назад на пролетающем Ан-26 ящик пива чешского передал. Помнит, как я его по аэродрому гонял шлангом резиновым, – ухмыльнулся Семеныч. – А месяц назад летчик-испытатель Федоров пролетом был. Так пригласил в столовую, обедали вместе, я, он и командир полка, – закончил гордо Загорулько.

Курсанты под руководством строгого Семеныча старательно вымыли самолет так, что тот засиял.

– А правда, наш Григорий красивее всех? – спросил Ахмед, отойдя от самолета и любуясь им.

– Красивее или нет, не знаю, но то, что лучший в полку, за это отвечаю, – сказал Семеныч. – Это сейчас у вас пикирования да горки. А пойдет пилотаж – там он свой норов покажет. Так что любите его, – и, немного помолчав, добавил: – И уважайте. Ну, орлы, пойдем, перекусим.

Зайдя за самолет, Семеныч аккуратно расстелил газету и стал выкладывать из сумки продукты. Это были домашней выпечки хлеб, вареные яйца, домашняя колбаса, сало, пирожки с печенкой и яйцом, крынка с квасом. При виде всего этого, у мальчишек побежали слюнки.

– Что стоим? Налетай!

Ребята не заставили себя долго уговаривать и уже через минуту, довольные, трескали за обе щеки.

Перекусив, Семеныч пошел на инженерный пункт управления заполнять формуляр самолета, а мальчишки остались собирать инвентарь.

– Миха, ну-ка садись, – Ахмед взял водило самолета, – Леха, помогай.

Мишка уселся верхом на водило, а Ахмед с Лешкой покатили его по рулежной дорожке, при этом посвистывая и покрикивая. Мишка, сидя лицом к мальчишкам, корчил им рожицы, изображая наездника, а Ахмед с Лешкой, опустив головы вниз, упираясь, катили его что есть силы.