… Так, начиная с сентября с.г. сотрудники моей лаборатории время от времени вызываются для бесед (причем некоторые по нескольку раз). Вызовы эти происходят в рабочее время и без согласования с руководством лаборатории и института. Беседы длятся по нескольку часов. Эти обстоятельства, а также тон бесед, в ходе которых выдвигаются некомпетентные, но страшные обвинения в проведении опытов на людях(!!!), держат моих сотрудников в состоянии страха и паники!…" И так далее на нескольких страницах.
Вот конец этого письма и начало трагедии:
«Сегодня любой житель Пущино уверенно скажет Вам: "Белоярцев? Это тот, на которого в прокуратуре заведено уголовное дело и по которому тюрьма плачет". Я нисколько не преувеличу, если скажу, что все перечисленное мною не просто осложнило нашу научную работу. На нас смотрят, как на преступников. В этих условиях я выйужден приостановить работу и просить Вашей помощи.
Руководитель лаборатории медицинской биофизики, профессор Белоярцев Ф.Ф.»
Откуда же могли возникнуть столь тяжкие обвинения? Полгода потребовалось мне, чтобы из трясины умолчаний и глубокой секретности выудить разгадку этого ребуса и понять на примере Белоярцева, как создаются вообще такого рода "дела". Главная их особенность заключается в том, что тянутся они, как правило, очень долго — иногда по нескольку лет. Вот и с делом Белоярцева следствие явно не торопилось. Поводом к нему, как известно, послужили материалы (доносы, анонимки), ставящие под сомнение безопасность препарата. На экспертизу, доказавшую обратное, ушло три года. Все это время гиря обвинения висела на шее людей, причастных к созданию "Перфторана". Ведь если допустить (все "дело" строится из таких допущений), что Препарат небезопасен, то можно клинические испытания, разрешенные Фармкомитетом, объявить "проведением опытов на людях". При такой постановке вопроса всякое лыко шьеться в строку. Появляется на свет целая серия обвинений и предположений, каждое из которых в отдельности ничего не стоит, но, оказавшись в компании с "опытами на людях", все эти "нарушения отчетности по расходу спирта", "злоупотребления служебным положени-ем"(?), "тяга к саморекламе" создают некий зловещий фон, подкрепляя друг друга своим соседством. С течением времени в орбиту следствия втягивается все больше людей, причем показания каждого рассматриваются все в ту же кривую лупу главного обвинения, которая как "первородный грех" тяготеет над всеми допрашиваемыми свидетелями. Так создается атмосфера всеобщей подозрительности, в мутной водице "дела" разбегаются круги всеобщей виновности. И каждый заброс следственного бредня вытягивает нового барахтающегося "преступника". Проверяются все люди, имевшие касательство к "делу". Авось что-нибудь удастся наскрести. Один работает со спиртом. Поднимаются журналы расхода спирта за пять лет. Другой с наркотиками. Это уже совсем горячо, а нет ли злоупотреблений? Докажи, что ты невиновен. Не знаю, читатель, кто и кому тут должен доказывать? Принцип презумпции невиновности до сих пор никто не отменял.
Между тем Белоярцев был снят с должности начальника лаборатории по письму Серпуховской межрайонной прокуратуры еще в самом начале следствия. Ни одно из обвинений даже косвенно не было доказано, а человека уже припугнули, мол, смотри, не то еще будет. И поползли по всему институту слухи о "преступном" профессоре. Даже среди коллег Белоярцева появились люди, которые начали его сторониться. А следствие "рыло землю". И нашло-таки "криминал". История была давняя, но нашумевшая. Писали о ней и в газетах, рассказывали по телевидению, никто не делал из происшедшего никаких тайн. "Открытие", сделанное следственной группой, заключалось в следующем. За несколько лет до всей этой следственной карусели, когда Белоярцев еще только собирался заявлять препарат на клинические испытания, произошел трагический случай, задавший создателям "Перфторана" нелегкую нравственную задачу. Во Всесоюзный центр детской хирургии привезли девочку пяти лет, покалеченную в автокатастрофе. Девочка была без сознания. Выяснилось: в районной больнице перепутали группу крови и вызвали шок, усугубивший и без того серьезное положение больной. Скальпированная рана бедра, несколько переломов при массивной кровопетсре — это называется "травма, несовместимая с жизнью". У нее оказалась редкая группа крови — в институте этой крови не было. Нужен индивидуальный донор — но когда его удастся найти? Как снять шок? Как продержать ребенка до поступления крови нужной группы? Собрался консилиум. Испробовали все средства. И тогда решили: терять уже нечего — надо звонить в Институт биофизики профессору Белоярцеву. На дворе стоял 83-й год. О новом кровезаменителе еще мало кто знал — препарат испытывался на животных. Никаких решений Фармкомитета не было и в помине. Как быть? Инструкция гласит: нельзя вливать больному препарат, не разрешенный Фармкомитетом. Но есть и другой закон в медицине: ради спасения жизни больного, если все разрешенные средства исчерпаны, консилиум имеет право взять всю ответственность на себя и применить препарат из новейших, еще не опробованных. Такую ответственность взяли на себя врачи Центра детской хирургии, замминистра здравоохранения академик Исаков и доктор Михельсон. Такую ответственность взял на себя разработчик Феликс Федорович Белоярцев. Сам врач по профессии и призванию, сын и внук врача — на машине из Пущино он примчался в Москву, затормозил у дверей клиники. Девочка была еще жива. Двое суток ребенка продержали на "Перфторане", потом подобрали донора — и в итоге спасли. А два года спустя, вспомнив этот случай, врачей обвинили в нарушении инструкции Фармкомитета, а самого Белоярцева в "проведении опытов на людях". К хирургам, применявшим "Перфторан", зачастили сотрудники следственных органов.
Я узнавал: для врачей было одно оправдание — консилиум. Во всех случаях препарат вводился по жизненным показаниям. У Феликса Белоярцева этого оправдания не было. Он, разработчик, не имел права давать препарат хирургам… Вина была доказана, но признаюсь: от этих сведений мне стало не по себе. Дело юридических инстанций определять степень вины обвиняемого. Но по-человечески я не могу себе представить, чтобы Феликс Федорович поступил как-нибудь иначе.
Гонители Белоярцева были бы правы, если бы оказались правы. Если бы больные, получавшие "Перфторан", действительно пострадали. Если бы девочка, попавшая в орбиту этой истории, впрямь умерла, если бы "искусственная кровь" оказалась ядом. А девочка выжила, а больные вернулись к жизни, а "кровь" стала спасать людей.
Феликс Федорович Белоярцев уже не может, никогда не сможет вступиться за свою честь и доброе имя. Сдали нервы, сказалось нечеловеческое напряжение последних в его жизни декабрьских дней 85-го года. 18 декабря, не выдержав пяти унизительных допросов и обысков, он повесился у себя на даче вскоре после отъезда сотрудников следственных органов.
Вновь и вновь я вчитываюсь в скупые строки некролога, пытаясь разглядеть за ними человека, знать которого живым мне не довелось. Были в этой судьбе крутые изломы и неожиданные повороты, в которых угадывается характер решительный и незаурядный. Таким поворотным годом был для Феликса Федоровича семьдесят девятый, когда он, молодой талантливый анестезиолог Института сердечно-сосудистой хирургии имени Бакулева, вдруг увлекся проблемой "искусственной крови" и навсегда ушел из практической медицины. Что значил для него уход в науку? Это значило расстаться с анестезиологией — делом, которое он знал в совершенстве. Делом, которое давало ему славу, деньги, прочное положение в обществе. Он был в числе бригады хирургов, которым доверили оперировать академика Келдыша, участвовал в сложнейших операциях на сосудах головного мозга. Он мог продолжать свою блестящую, головокружительную карьеру в практической медицине — все у него было для этого, сам из рода медиков, — гордость Астраханского мединститута, студент, еще на четвертом курсе бравшийся за операции, доступные лишь врачам экстракласса. Доктор наук в 34 года — случай для медицины редчайший. В 35 лет заведующий отделением в одной из лучших клиник страны. Все дороги были открыты ему. Но он все-таки ушел из Института имени Бакулева. Ушел в науку, в которой все приходилось начинать с нуля. Его авторитет хирурга-анестезиолога, его клинический опыт, его имя для биофизики, для фундаментальной академической науки значили не слишком много.
