Потом, уже анализируя все, я поражался тому, как четко, можно сказать элегантно, была разыграна вся партия. А тогда еще казалось, что каждый нанесенный удар — последний, что дальше некуда.

Я позвонил Михаилу Ильичу Кузину, директору Института имени Вишневского, академику АМН СССР, чье имя было упомянуто в газете. Он был поражен статьей, журналиста в глаза не видел, обрадовался предложению дать интервью. Когда я приехал, у него уже сидел руководитель отделения хирургии сосудов, член-корреспондент АМН СССР Анатолий Владимирович Покровский. Я записывал беседу на диктофон и приведу стенограмму:

М.И. Кузин: "Я никогда не видел автора статьи и не знаком с ним. Всеобщее возмущение в Институте вызвала беспардонность статьи, отсутствие достоверных фактов, необоснованные обвинения врачей в аморальности, в том, что врачи, которые работали с препаратом, занимались экспериментами на людях. Результат каждой перфузии (переливания — авт.), результат каждой операции с применением препарата для кардиоплегии обсуждался на утренней конференции в институте. Это не было келейно. Вы можете поговорить с любым из сотрудников, вам подтвердят. Ни в одном случае не было ухудшения, ни одному из больных не был нанесен ущерб. У большинства больных был отмечен четкий положительный эффект.

Автор статьи не поговорил ни с одним из больных, которые получали этот препарат, ни с кем из врачей, которые его испытывали, не познакомился с нашей документацией — он ни разу не был в институте. И тем не менее он считал себя вправе предъявлять такое серьезное обвинение всем врачам…"

Я встречался в это время с разными учеными. Так уж получилось, что у меня было много деловых встреч, и часто заходил разговор об "искусственной крови". Наверное, я сам провоцировал его, невольно к нему подводил. Иногда, при доверительности отношений, спрашивал впрямую. Оказалось, многие знают эту историю. И не только знают, но и понимают, что происходит на самом деле. Удивляются. Возмущаются. Разводят руками. Несколько раз я получил совет не вмешиваться — помочь не поможешь, а потом ног не унесешь. Несколько раз услышал фразу, что Иваницкий будто бы слишком далеко зашел.

Это было сказано умными и доброжелательными к нему людьми. В чем он "слишком далеко зашел"? В том, что выступил на общем собрании Академии и рассказал об этой всей истории все то, что думает? Назвал вещи своими именами? В том, что отстаивает то, что считает истиной? Что не предает память Феликса Белоярцева? Нет ли в этом "слишком далеко зашел" сложившегося у нас у всех страха перед правдой? Неужто сказать правду вроде как-то и неприлично и надо что-то недоговаривать.

Когда-то давно человека, которого прозвали Шерханом, Иваницкий публично обвинил в непорядочности. Наверное, тогда и началось их противостояние, то, о чем Феликс сказал: "У них старые счеты". А в этой ситуации Иваницкий вслух произнес то, что думал не он один. Но другие вслух не сказали. Не договорили. А может быть, будь тогда все договорено до конца, не было бы сейчас и этой истории, и многих других, менее печальных, но тоже разрушительных историй?

Я был у Иваницкого накануне партийного собрания института, которое он просил собрать после бюро Серпуховского ГК КПСС. Мне показалось, что за месяц, который я его не видел, он постарел на десять лет.

— Теперь вы понимаете, почему отрекся Галилей? — он вспомнил какой-то наш старый разговор. Когда-то он рассказывал мне историю Галилея, но не в общеизвестном, "школьном" варианте, а так, как он ее знал. Я уже не помню подробностей, но смысл бы в том. что иногда нужно большее мужество, чтобы отречься, чем чтобы взойти на костер, и если бы Галилей не отрекся, то люди позже не получили бы знание.

— Но ведь он сказал, уходя: "А все-таки она вертится”, — возразил я.

— Вы должны понимать. Как бы ни был велик наш социальный оптимизм, мы не можем не считаться с несовершенством человеческой природы, с разностью нравственного уровня. Так было и так будет, это, к сожалению, объективный закон. Думаю, что многие ошибки были основаны на недоучете человеческих слабостей, на том, что мы не принимали во внимание объективно существующие зло и порок…

Но все кончилось лучше, чем можно было предположить. На том этапе. Партийное собрание института проголосовало за формулировку: "просить о смягчении меры партийного взыскания”. Почти единогласно. Воздержался лишь один человек. Когда его спросили, почему он воздержался, он ответил, что вообще не понимает, почему Иваницкому надо выносить партийное взыскание. Нестандартно думающим оказался один. Перед остальными такой вопрос не вставал. Им была предложена дилемма: исключение или строгий выговор. И они считали, что совершают гражданский поступок, голосуя за строгий выговор. Если Белоярцева в научном городке знали многие, Иваницкого, разумеется, знали все.

В то время в научном городке еще продолжал работать следователь прокуратуры. Он работал уже не один, с помощником. Что они искали, никто толком не мог понять. В Институте вновь изучали всю документацию, переписывали оборудование и лабораторную посуду, пересчитывали даже обычные графины и стаканы для воды, измеряли ковровые дорожки. В лаборатории Белоярцева — особенно. Было понятно, что основной удар придется по ним. В общем, страшно было. Страхи подогревались невероятными слухами.

Но после партийного собрания показалось, что теперь самое плохое уже позади, что мутная волна достигла своего апогея и даже начнет откатываться назад. Но, откатываясь назад, она должна была рано или поздно обернуться против тех, кто дал ей изначальный толчок. И я даже понимаю, как бы это произошло. В первый момент все почувствовали облегчение — слава богу, самого страшного не случилось. Но по истечении некоторого времени спохватились бы — как же так, производство стоит, исследования заморожены. Снова подняли бы голоса клиницисты, которым нужен препарат, а друзья и ученики Феликса снова заговорили бы о том, что надо очистить его имя. И вот тогда ситуация могла бы начать отыгрываться обратно. Те, или тот, кто замыслил всю партию, это знал. И он знал, что надо добить.

Наверное, у меня все-таки заторможенные реакции. Когда я открыл очередной номер газеты, той, которая напечатала статью "Заменитель чести", — теперь я просматривал ее ежедневно, — и увидел заголовок "Конец заговору безразличных", я не сразу сообразил, о чем идет речь. А когда прочитал и сообразил, у меня потемнело в галазах. Мне показалось, что на этот раз действительно конец. Полный и бесповоротный. Бюро Серпуховского горкома партии, несмотря на письмо общего партийного собрания, подтвердило исключение Иваницкого из партии. По фактам, содержащимся в статье "Заменитель чести", открыто уголовное дело…

Оказывается, в юриспруденции существует и такая формулировка "по фактам…"

Со времени всех этих событий миновало около двух лет. Не стало Шерхана. Но маховики запущенной им однажды машины продолжают по инерции крутиться. Похоже, что следствие "по фактам, содержащимся в статье", так же далеко от завершения, как и два года назад. По мере того как отпадает одно обвинение, возникает новое. Вот одно из последних — во время экспериментов в лаборатории Белоярцева животным будто бы вводилось больше наркотиков, чем можно и нужно, что, дескать, открывало возможности спекуляции наркотическими веществами. Была проверка. Оказалось, вводилось ровно столько, сколько положено по норме.

В каких-то кабинетах и сейчас пухнут папки "дел". Чем больше проходит времени, тем более таинственным, запутанным и непонятным становится происходящее для рядовых участников и свидетелей истории. И представляется, что где-то в недоступных кабинетах люди, глядя в бумаги, уже давным-давно забыли о том, с чего все началось и закрутилось — с расследования причин гибели Феликса Белоярцева. "Машина" движется — никого не найдется, кто бы остановил ее бессмысленный ход…